– Не обязательно. Но аналогия со звукозаписью верная. Что-то зависит от материала, от художника, а что-то держится на способностях и чутье продюсера.

– Расскажи про его чутье.

– Бобби, конечно, технарь и нечто вроде реалиста-подражателя, только сам этого не знает…

А парень отнюдь не слывет у них культурным гением, хоть и «лучше всех», заключила про себя Холлис.

– Он хочет выглядеть «настоящим» и даже не заморачивается на тему, что это значит. В итоге получается убедительно…

– Как с Ривером?

– Главное дело, не будь Бобби, мы могли бы прийти на место – и вообще не найти представления. Оно бы просто сдвинулось на несколько футов – за стены клуба, например.

– Не поняла.

– Всегда есть небольшое отклонение в трактовке координат. Мы же пользуемся гражданской версией сигналов, а они не такие точные, как у военных… – Альберто пожал плечами.

Интересно, мелькнуло в голове Холлис, много ли он понимает из того, о чем ведет речь?

– Бобби не понравится, что я тебя привел.

– Ну, если б ты спросил разрешения, он бы все равно отказал.

– Да уж.

На перекрестке Холлис обратила внимание на дорожный знак: теперь они ехали по Ромейн, меж длинных рядов приземистых промышленных построек неописуемого, в основном устарелого вида. Бывшая певица подозревала, что могла бы найти здесь киноархивы, компании по спецэффектам и даже какую-нибудь студию звукозаписи. Уютные, ностальгические текстуры: кирпич, побеленные известкой бетонные блоки, замазанные краской окна и световые люки, на деревянных столбах массивными гроздьями висели трансформаторы. Машина будто заехала в мир американской легкой промышленности, как он описывался в «Основах гражданства и права» в тысяча девятьсот пятидесятых годах. Днем эта улица наверняка не так пустовала, как сейчас.

Свернув с Ромейн-стрит, Альберто вырулил на обочину, припарковался и снова полез на заднее сиденье за лэптопом и шлемом.

– Если посчастливится, увидим одну из новых работ. Холлис выбралась из машины и, закинув на плечо сумку с пауэрбуком, пошла вслед за художником к неприметному бетонному зданию, покрашенному белой краской и почти лишенному окон. Молодой человек остановился перед зеленой дверью, обитой листом железа, передал спутнице интерфейс и нажал на утопленную в бетоне кнопку.

– Посмотри в ту сторону, – сказал Корралес, указывая куда-то вверх и направо от двери.

Бывшая певица так и сделала; она ожидала увидеть камеру, но так и не нашла.

– Бобби, – произнес Альберто, – понимаю, ты терпеть не можешь гостей, тем более незваных, но мне кажется, ты сделаешь исключение ради Холлис Генри. – Он выдержал паузу, словно заправский актер. – Можешь сам убедиться. Это она.

Та, о ком он говорил, уже собралась улыбнуться невидимому объективу, но передумала и представила, будто позирует на обложку диска. Во времена «Кёфью» у нее было «фирменное», чуть насупленное выражение: стоило чуть расслабиться и припомнить прошлое, как лицо по умолчанию становилось именно таким.

Послышался тонкий голос, не мужской, но и не женственный:

– Альберто… Черт… Ты что вытворяешь?

– Бобби, у меня здесь Холлис Генри из «Кёфью».

– Ну, знаешь…

Обладатель тонкого голоса явно лишился дара речи.

– Простите, – вмешалась артистка, возвращая Корралесу шлем с козырьком. – Не хотела причинять беспокойства. Просто Альберто знакомил меня со своим искусством, рассказывал, как важно твое участие, вот я и…

Зеленая дверь загрохотала, приотворяясь на пару дюймов.