Мэт потер толстыми концами ладоней глаза, опустил их и зевнул.

– Что стряслось? – Как будто он только что вылез из-под одеяла и вышел из спальни посреди препирательств.

Его мать сказала ему что-то по-японски – быстро-быстро и огорченно. Он воззрился на нее в каком-то туманном оцепенении, потом поднял голову и глянул на Финикийца.

– Какие проблемы, братан?

– Снимок. Твоя фотография, которую снял этот жирдяй. Она мне нужна.

– Только и делов-то? Если я найду ее, ты что, хочешь, чтоб я на ней свой автограф для тебя оставил?

Финикиец слов попусту не тратил. Обогнув прилавок, он подошел к дверке высотой по пояс, которая позволила бы ему попасть в пространство за стойкой и кассой. Мама Мэта, вновь взявшаяся как-то обреченно шарить взглядом по полу, тут же вскинула голову и уперлась рукой в дверцу изнутри, не дав ему пройти в нее. Выражение лица у нее сделалось строго неодобрительным.

– Нет! Покупатели стоят по ту сторону! Нет и нет!

– Мне нужна эта гребаная фотография, – сказал Финикиец.

– Эй-ей, братан! – Если Мэт и пребывал в оцепенении, то он его стряхнул. Он встал между матерью и Финикийцем и вдруг показался очень большим. – Ты же слышал ее. Осади назад. Политика компании: никому из не работающих в ней сюда хода нет. Не нравится? Купи открытку и пошли жалобу в «Мобил». Там умирают в ожидании весточки от тебя.

– Может, поторопитесь? У меня ребенок в машине, – сказала стоявшая за мной женщина, прижимая к себе полную охапку кошачьих консервов.

Что? А вы думали, что в такое время в магазине «Мобил» нас всего четверо было? Пока я плескал своей «Полярной голубизной на кока-коле со льдом» в Финикийца, пока он ругался, злился и угрожал, люди входили, брали напитки с чипсами, брали большие сандвичи в упаковке и вставали за мной в очередь. К тому моменту очередь уже на полмагазина растянулась.

Мэт отошел к кассе.

– Следующий.

Мамаша с охапкой консервных банок осторожно обошла фантастически расцвеченную лужу ярко сияющей голубизны, и Мэт принялся пробивать ее покупки.

Финикиец опешил, не веря своим глазам. Крутое пренебрежение Мэта вызвало в нем такую же ярость, как и мое ополаскивание его штанов льдистой голубизной.

– Знаешь что? Дыбись оно конем. Провались эта лавка, провались этот жиртрест помойный, и провались ты, косоглазый. У меня хватит бензина выбраться из этой сральни, и этого уже более чем достаточно. Ни на единый грош больше необходимого не потратил бы в этом сортире.

– С вас доллар восемьдесят девять, – сказал Мэт женщине с кошачьей едой. – Никакой дополнительной платы за дневное увеселение.

Финикиец уже дошел до выхода, но задержался в дверях и, оглянувшись, уставился на меня:

– Тебя, детеныш, я не забуду. Смотри в обе стороны, когда дорогу переходить станешь, понял меня?

Меня до того сковал страх, что я и пискнуть ничего не мог в ответ. Финикиец ударом распахнул дверь. Чуть погодя его «кадик» сорвался с места от колонок и, немилосердно визжа шинами, умчался к автостраде.

Я использовал оставшиеся полотенца, чтобы подтереть пол. Почувствовал облегчение, опустившись на колени, потупив взгляд, чтоб можно было поплакать втихомолку. Послушайте, мне было тринадцать лет. Меня обходили покупатели, платили за купленное и уходили, старательно делая вид, что не слышат моих всхлипываний и сдавленных воздыханий.

Когда с лужей было покончено (пол был липким, но сухим), я понес громадный ком пропитанных влагой бумажных тряпок за прилавок. Миссис Мацузака стояла рядом с сыном, устремив взгляд куда-то вдаль и строго поджавши губы… но, завидя меня с грузом мокрых полотенец, она отрешилась от задумчивости и потянула из-под прилавка большущий мусорный ящик.