Немногие постигают то обстоятельство, что только смерть приносит нам совершенное избавление, свободу и умиротворение, лишь у немногих хватает мужества, устав от бремени жизни, добровольно и радостно искать смерти. Лучше, разумеется, вовсе никогда не рождаться, а уж коли родился, то спокойно, с улыбкой презрения прекратить грезить несбыточными, лживыми картинами и навсегда вернуться в лоно природы.

Загорелыми, обветренными руками старик закрыл лицо, покрытое глубокими, печальными морщинами, и, казалось, сам погрузился в раздумье.

-- Ты рассказал о том, что открылось тебе в жизни, -- обратился я к нему, -- не хотел бы ты поведать и о вечной истине, об учении, которому следуешь?

-- Я увидел свет истины, --воскликнул старец, --увидел, что счастье лежит только в осознании природы вещей, и понял, что лучше бы этот каинов род вымер; я увидел, что человеку лучше терпеть нужду, чем трудиться, и сказал себе: "Я не желаю больше проливать кровь своих братьев и впредь обирать их". Я покинул свой дом, свою жену и взял в руки страннический посох. Сатана** захватил власть над миром, и потому грешно принимать участие в делах церкви или государства. Брак -- тоже смертный грех.

Шесть вещей: любовь, собственность, государство, война, работа и смерть являются завещанием Каина, который убил своего брата, и кровь возопила к небу, и Господь сказал Каину: "Будь ты проклят на земле, отныне ты скиталец и изгнанник".

Праведник ничего не требует от этого проклятого завещания, ничего -- от сыновей и дочерей Каина. У праведника нет родины, он спасается бегством от мира, от людей, он должен странствовать, странствовать, странствовать!

-- Как долго? -- спросил я и испугался собственного голоса.

-- Как долго? Кто же знает! -- возразил старец. -- И когда он приближается к истинному избавлению -- к смерти, он должен радостно ожидать ее под открытым небом, в поле или в лесу -- пока не умрет, как и жил, спасаясь бегством.

Мне почудилось сегодня вечером, будто она возникла рядом со мной -серьезный, приветливый и утешающий друг, -- однако она прошла мимо. Я собираюсь взять свой посох и последовать за ней, и уж я-то ее найду.

Странник поднялся и взял в руку посох.

-- Избегать жизни -- это первое, -- проговорил он, и в глазах его блеснула всемилостивая доброта, -- желать смерти и искать ее -- это второе.

Он поднял посох и отправился странствовать дальше. Через минуту он исчез в густых зарослях.

Я остался один. Наступала ночь.

Передо мной лежал гниющий ствол дерева. На его трухлявой древесине я мог наблюдать весь беспокойный и деятельный мир растений, мхов и насекомых.

Я погрузился в себя. Картины минувшего дня стремительно проносились в моем сознании, словно волны, пузырьки, которые выбрасывает вода и снова проглатывает; я не чувствовал ни тревоги, ни страха, ни радости.

Я начал постигать творение и увидел, что смерть и жизнь не столько враги, сколько добрые друзья, не столько противоположности, которые взаимно уничтожаются, сколько, напротив, вытекающие одно из другого части единого целого. Я чувствовал себя оторванным от мира, смерть больше не казалась мне ужасной по сравнению с жизнью. И чем больше я погружался в себя, тем больше все вокруг меня становилось живее и брало за душу. Деревья, кустарники, былинки, даже камни и земля протягивали мне свои руки.

-- Ты хочешь сбежать от нас, глупец? Бесполезно, ничего у тебя не выйдет. Ты -- как мы, а мы -- как ты. Биение твоего пульса только отзвук пульса природы. Ты принужден жить и умереть, как мы, и в смерти обрести новую жизнь -- это твой жребий, дитя солнца, не противься этому, тебе ничего не поможет.

Глубокий, торжественный шелест прошел по лесу, над моей головой горели вечные огни, возвышенно и спокойно.

И мне почудилось, будто я стою пред ликом мрачной, молчаливой, вечно творящей и поглощающей богини, и она обращается ко мне: "Ты хочешь противопоставить себя мне, жалкий глупец! Разве кичится волна, озаренная отблеском лунного света, тем, что одно мгновение она мерцает ярче? Она ничем не отличается от других волн.