— Вот первая простая причина общественного давления. Все мы хотим, чтобы нас одобряли наши товарищи, по крайней мере в разумных пределах. Нужен по-настоящему храбрый — и в некотором роде психопат — индивидуум, чтобы отличаться в каком-нибудь значительном отношении. Многие заплатили своими жизнями за претворение в жизнь нововведений. Поэтому гению будут мешать в начале его деятельности.

И, конечно, обычно это общественное давление заставляет подчиняться даже нежелающих того индивидуумов. К примеру, ученый может быть по природе и миролюбив, но едва ли он откажется от участия в военных исследовательских работах, если ему будет указано делать это.

— Вторая причина, менее заметная, но более эффективная. Это установки в сознании, накладываемые по мере взросления индивидуума обществом, где приняты определенные условия жизни и правила мышления. «Прирожденный» пацифист, вырастая в милитаристской культуре, в целом принимает войну как часть естественного порядка вещей. Человек, который мог бы оказаться абсолютным скептиком в обществе, основанном на науке, почти всегда принимает богов и теократию, если он воспитывается в вере в них. Он может даже стать священником и направить свои логические таланты на разработку принятой теологии… и помогать в ликвидации неверующих. И так далее. Мне не нужно входить в детали. Сила социального воспитания невероятна, а в сочетании с общественным давлением становится почти непреодолимой. И, что весьма важно, правила и образ мыслей принимаются и навязываются в обществе массами — этим всепобеждающим большинством, недальновидным, консервативным, ненавидящим и боящимся всего, что является новым и странным, желающим пребывать лишь в том первоначальном состоянии, которое известно ему с рождения. Гения принуждают подстраиваться под уровень посредственности. И то, что он вообще оказывается в состоянии преодолеть эти преграды и выйти за пределы своего заточения — дань высшей силе его интеллекта.

Хейм посмотрел на пустынную улицу снаружи. Дождь дико ударял по ее темнеющей поверхности.

— Солнечная Империя — не что иное, как торжество глупости над разумом. Если бы каждый человек мог думать самостоятельно, мы не нуждались бы в Империи.

— Следите за собой, — пробормотал Горам. — У правящего класса есть своя определенная широта взглядов, но не преступайте ее. — И более громко: — И что же это дает в случае Семнадцатой Станции?

— Ну, это триумфаторское подтверждение теории истории, как я только что объяснил, — ответил Хейм. — Мы изолировали чистокровных гениев от посредственностей и предоставили им полную свободу творить свою собственную судьбу. Результат превзошел все наши ожидания.

— Несомненно, здесь рождаются агрессивные, консервативные и эгоистичные люди. Но в этом мире сила социального воспитания и общественного давления — в стороне от этих тенденций, у них нет возможности развиваться.

— Создается впечатление, — Хейм повысил голос, — что гений показывает качественные отличия благодаря количественным отличиям от простого человеческого разума. Гений — это совершенно другой тип, так же как идиот на другом конце шкалы. И здесь — на Семнадцатой — этот новый тип развивался, не ограниченный никакими рамками.

Он отвернулся от окна. Горам сидел неподвижно, уставясь в пол, и как же медленно тянулись эти несколько следующих секунд, пока он, наконец, не начал говорить.

— Я не знаю… — пробормотал он и запнулся.

В горле Хейма застряли поражение, отчаяние и сдерживающая ненависть. «Ты не знаешь! — прокричал его мозг эту мысль, и казалось невероятным, что Горам сидит, развалившись, здесь, не двигаясь и не слыша ничего. — Да, ты не знаешь.