Наконец всадники достигли вершины какого-то гребня. Жано показал рукой вперед:

— Там! — Улыбнувшись, он вонзил шпоры в бока своего мустанга и ринулся галопом вниз. Кириан рысцой направился вслед за ним, увлекая за собой пони гостя и лошадей с поклажей.

Касиру внимательно вглядывался вперед. Долина уже погрузилась в сумерки. Холм, по которому они спускались, изгибался и поднимался справа, пока не превращался в огромную отвесную грубую стену на севере. Несомненно, там под толщей земли покоился древний город…

Да, действительно, ему показалось, что он различает среди деревьев и кустов следы раскопок. На западе и юге земля была более ровной, только река Сталльон рассекала долину, и густая растительность из вечнозеленых растений по ее берегам служила преградой дующим ветрам.

С холма Касиру смотрел на мили и мили снега — серебристо-серого, окрашенного в розовое лучами заходящего солнца за замерзшей рекой. Он перевел свой взгляд еще ниже. И увидел там место, которое было целью их путешествия и в котором он надеялся найти убежище от проклятого завывающего ветра.

Снаружи здания почти полностью были скрыты молодой березовой порослью. Сами здания образовывали широкий прямоугольник, вымощенный булыжником. Касиру показалось, что он различает амбар, коптильню, мастерскую, конюшню, псарни, хлев для трех видов животных, которых приручили местные жители. Строения были сложены из неотесанных бревен, крыши обложены дерном, но на вид все казалось сделанным добротно. Внутри располагались жилые дома, длинные и широкие, хотя и не такие высокие: большая часть их располагалась под землей, и были видны окна лишь верхнего этажа. Из двух дымоходов валил дым. На южной стороне сквозь стекло виднелись очертания огромного черного коллектора солнечной энергии, изготовленного в Арваннете. А посреди двора торчал остов ветряной мельницы, сделанной в Рахиде.

Собаки, похожие на своих хозяев: такие же высокие, сухопарые и светлой масти, — с лаем бросились им навстречу, то ли приветствуя, то ли нападая. Воздух белым паром вырывался из их пастей с клыками и инеем оседал на мордах. Жано успокоил собак. Потом открылась дверь — слуховое окно, выдвигавшееся из дома. Прибывших приветствовал какой-то мужчина, черный на фоне желтого света.

Он провел их по лестнице в гардеробную, а потом — в главную комнату. Деревянные полы, устеленные шкурами животных или какими-то нездешними тканями, создавали уют. Здесь имелись внутренние перегородки, которые можно было раздвигать, — украшенные причудливой резьбой и грубо раскрашенные. В самой большой комнате, сверкая на побеленных глиняных стенах среди специально стилизованных фресок, изображавших животных, растения и силы природы, висело оружие. На полках стояли сотни книг. Приятное тепло шло от рахидианской печки, выложенной плиткой, которая была изящно расписана. Масляные лампы в двенадцати торшерах, привезенные с юга, давали свет. Среди гроздей фруктов и зелени, висевших под потолком, располагались и цветочные саше, наполнявшие воздух приятным ароматом. Когда путники вошли, одна девушка отложила в сторону музыкальный инструмент с кривой спинкой, на котором она только что аккомпанировала своей песне. Последние ноты этой грустной мелодии, казалось, все звучали.

Люди сидели, скрестив ноги, на выступах, тянувшихся по всему полу, или же на подушках рядом с низким столом. Здесь было шестеро детей Доньи, начиная с Жано и кончая трехлетней Вальдеванией, жена Жано, присутствующая потому, что ее единственный муж был в отъезде, двое мужей Доньи, считая и Кириана (двое других были в экспедиции), три незамужние женщины — одна пожилая, вторая средних лет, третья — молодая, и, наконец, сама Донья.