Потом совсем рассвело, начался таможенный досмотр, и сказка кончилась. Над самыми причалами возвышалось массивное, грозное здание полиции. Доки были забиты военными машинами. По набережной ходили вооруженные автоматами патрули.

Шпик, которого местные власти любезно приставили ко мне, увязался за мной уже на набережной. Он учтиво проводил меня до гостиницы, терпеливо дождался на улице, пока я побреюсь и сменю рубашку, и снова двинулся за мной следом. Я рассчитывал преподать ему небольшой урок пешей ходьбы, который он усвоил бы на всю жизнь, но мне это не удалось: спустя полтора часа его сменил второй, позже уступивший место третьему. В общем, они весь день через неравные промежутки сменяли друг дружку, и усталость навалилась целиком и полностью только на мои собственные плечи.

Дело в том, что город этот выматывал силы. Половина здешних улиц вьется ярусами одна над другой, остальные же представляют собой крутые каменные лестницы, так что приходится непрестанно подниматься и спускаться, словно ты лазаешь по каким-то исполинским стеллажам.

Несмотря на трудности этой экзотической пересеченной местности, я за четыре-пять часов осмотрел всю новую часть города, торговые улицы, тихие кварталы с красивыми белыми виллами, прятавшимися в густой зелени фикусовых деревьев; тропический сад, музей и какую-то выставку-базар, откуда я выбрался лишь после того, как мне всучили бронзовый гонг, сахарский плед и — огромный медный поднос. За эти несколько часов мне пришлось раз десять, если не больше, почистить ботинки — не потому, что они быстро пылились, а потому, что невозможно было увернуться от бесчисленных ватаг мальчишек-чистильщиков, заполонивших все улицы Алжира.

Под вечер город ожил. Из богатых домов выходили француженки, затянутые в узкие платья по тогдашней моде «зеленый стручок» или в широченных юбках тоже модной линии «А». Небрежной голливудской походкой прогуливались молодые люди в клетчатых пиджаках. Медленно, точно пингвины, брели толстяки-аферисты, невольные жертвы кулинарных излишеств. Сквозь эту самодовольную толпу пробирались алжирки в ветхих белых покрывалах, оборванные рабочие и разносчики, грязные нищие с незрячими, неподвижно обращенными к солнцу глазами. Роскошь равнодушно соседствовала с нищетой, не замечая ее или притворяясь, будто не замечает.

Я продолжал бродить по улицам или обозревать достопримечательности, пока очередной чистильщик наводил блеск на мою обувь. А под конец снова очутился на набережной и лишь тогда почувствовал, что ноги у меня подкашиваются от усталости. Я рухнул на стул перед первым же попавшимся кафе. Медный поднос жалобно звякнул. Положив его вместе с остальным своим имуществом на стул, я заказал кофе.

Попивая свой кофе, я вдруг почувствовал: кто-то пристально на меня смотрит.

Это был не шпик. Шпик сидел по другую сторону и блаженно наливался пивом. Я слегка повернул голову и встретился взглядом с не особенно красивой и не слишком молодой женщиной, довольно бедно одетой.

Не стану подробно рассказывать об этом случае, он уже описан мной в одном длинном очерке о проституции. В тот очерк я впихнул и кучу других историй подобного рода, что спасает меня в данной книге от риска впасть в эротику.

Итак, незнакомка подсела ко мне, угостила душераздирающей историей о своем бедственном положении, выманила соответствующую сумму и предоставила мне наслаждаться мыслью о том, что я сделал доброе дело и, значит, день прожит не зря. В тот же вечер я снова увидел ее в «Мирамаре», но уже соответственно разодетую и размалеванную, а разговор с официантом убедил меня в том, что душераздирающая история — это всего лишь небольшой трюк, с помощью которого дама обеспечивает себе дополнительный доход.

«Мирамар» был последней остановкой в моих долгих скитаниях по городу, и вряд ли я задержался бы там надолго, если бы не шпик. Этот был куда нахальнее предыдущих, грузный и мускулистый, как борец-тяжеловес, он шел вплотную за мной, чуть не наступая на пятки, и если я внезапно останавливался, тыкался мне в спину и даже не извинялся.