— Ну, пошли, — пробурчала я не очень-то ласковым тоном.

Сначала нам пришлось перевалить через огромный сугроб на нечищеной подъездной дорожке к дому, а потом по колено в снегу пробираться к крыльцу. Каждый шаг давался с трудом. Из носа текли сопли, щеки горели, пальцы превратились в толстые замороженные сосиски.

А тут еще Грейвс издал подозрительный утробный звук, будто вот-вот намеревался потерять сознание.

Бедняга! Наверное, у него нестерпимо болит плечо. Укусы оборотней обычно очень болезненны. Они вцепляются в жертву мертвой хваткой, и Грейвсу еще повезло, что рука полностью не потеряла подвижность. Правда, ее все равно пришлось запрятать в карман плаща, чтобы ладонь не болталась, как неживая, а сам парень не слишком напоминал чудовище Франкенштейна. Рана под повязкой не переставала кровоточить — я проверила ее, как только мы сошли с автобуса. Хорошо, что Грейвс до сих пор не обратился в зверя, но очень плохо, что он пребывает в почти бессознательном состоянии.

Я порылась в кармане в поисках ключей и в отчаянии прошипела:

— Держись, солдат, не смей терять сознание!

Лямка сумки больно впилась в одно плечо, а на второе давила здоровая рука Грейвса. Я чувствовала себя Атлантом, держащим небо, и устала так, что хуже не бывает. Болело абсолютно все: спина, бока, ноги, руки. При каждом вдохе меня пронзала острая боль.

Наконец-то удалось отыскать замочную скважину. После двух попыток, которые сопровождались потоком грязных ругательств, мне удалось открыть замок. Я широко распахнула дверь и уловила смрад, оставшийся от разлагающегося зомби. Впрочем, уже не настолько сильный, особенно учитывая, какой дрянью несло от нас самих. Дом наверняка проветрился через дыру в задней двери.

Грейвс на пороге споткнулся. Я прислонила его к стене, закрыла дверь на замок и, взяв наизготовку пистолет, обошла все комнаты, как учил папа. Мы с ним тренировались в каждом новом доме, обследуя удобные позиции для укрытия и ведения ответного огня по потенциальному противнику. Иногда я одна занималась обходом, а папа засекал время на секундомере. Когда мы вселились в этот дом, я обошла его на скорость три или четыре раза — достаточно, если занимаешься подобным делом годами.

В гостиной царил беспорядок. Единственным напоминанием о зомби служили лохмотья грязной одежды да россыпи черного пепла, которые горкой лежали на ковре. На стене остались следы от пуль, один из которых я даже не заметила в тот жуткий день.

Немного шпаклевки, сверху замазать краской, и никто ничего не заметит.

Вздрогнув от нахлынувших воспоминаний, я горестно вздохнула и снова чуть не расплакалась. Опять потекли сопли. Я вытерла их мокрым рукавом куртки и продолжила осмотр дома.

В полумраке кухня казалась незнакомой, к тому же она сильно выстудилась. Задняя дверь висела на петлях, а посредине зияла огромная пробитая дыра. Кажется, в гараже есть фанера — надо забить дыру и завесить одеялом, чтобы не так сильно дуло. На закрытой веранде было темно и холодно, а пахло, как в земляном погребе. Удивительно, но стеклянная дверь осталась целой. Правда, в открытую щель набилось немало снега. Пришлось навалиться всем телом на дверь, прежде чем она закрылась. Подпереть бы чем, да под руками нет ничего подходящего. Одна надежда, что к утру ее занесет снаружи снегом и она не откроется, если повезет. И потом я еще второй этаж не осмотрела. Вдруг придется удирать из дому, а дверь закрыта или подперта?!

Наверху все осталось без изменений с момента моего бегства. Комнаты застыли в гробовой тишине.

Было тихо, как на кладбище!

Внизу в полусознательном состоянии лежал Грейвс. — Недурно живете, — промямлил он, еле слышно выговаривая слова.

Мне не нравилось, что он совсем ослаб, а губы посинели еще сильнее. На посеревшей коже выступили крупные капли пота, а глаза из-за расширенных до предела зрачков — даже радужки не видно — казались бездонными колодцами.