Подавшись вперед, Пурбек взял Флоренс за руку. Она попыталась не морщиться, но не сумела подавить легкой дрожи. Не обратив на это никакого внимания, пастор зашел с другой стороны:

— Ты думаешь, милая, твой сообщник сдастся сам и избавит тебя оттого, что ты, заблуждаясь, считаешь предательством? Если так, должен сразу тебя разочаровать. Как ни горько это признавать, в Долине мало мужчин, которые хотя бы пальцем пошевелят, чтобы спасти честное имя женщины. Увы, это прискорбное свойство мужского склада ума. Вот почему до конца своих дней мужчина обязан в поте лица кормить семью, если ему повезет ее завести. Вот почему Фактор постановил, чтобы мужчин и женщин было неравное число. Мужчины несовершенны, и ценности не представляют.

А женщина, милая Флоренс, женщина — иное дело. Женщины так малочисленны и редки, что их естество невольно тянется к небу. Женщина воспроизводит наш род в сей юдоли слез. Когда рождается девочка — так редко, лишь по одной на два мальчика, — мы ликуем. Всю ее юность ее холят и лелеют — возможно, слишком много балуют. Но тут мы ничего не можем поделать, ведь в ней видим ясный знак благодати Фактора, свидетельство того, что хотя он сделал нашу жизнь тяжелой, он не сделал ее невозможной. Это женщина должна служить совестью нашего рода, его нравственным светочем. Поэтому сама видишь, что бремя решения возложено на тебя.

Мать Флоренс плакала; отец задумчиво дергал себя за ус и кивал, будто признавая собственную мужскую неполноценность. Пастор Пурбек для верности еще раз сжал Флоренс руку и посмотрел на нее с надеждой. Флоренс обвела всех полным недоумения взглядом. Потом выдернула руку и вскочила на ноги.

— Хватит с меня! Не желаю принимать в этом участия! Слышите? Не желаю! Особенная! Священная! Долг и честь! Вот что я слышу всю жизнь! Да я лучше буду тридцать часов в день работать на Фабрике, чем хотя бы минуту проживу как тварь, которой вы меня расписываете. Но на Фабрике вам женщина не нужна! «Слишком опасно, слишком грубо, — говорите вы. — Сиди дома и рожай детей, много-много детей!» Ради чего? Чтобы они могли прожить свою короткую ущербную жизнь в узенькой Долине, пресмыкаясь перед Фактором? Почему я должна рожать ему новых рабов? Если хотите услышать что-нибудь разумное, спросите, что думает про Фактора мой отец. Нет! Клянусь, я сойду в могилу незамужней!

Пастор Пурбек рухнул на колени, расплющив при этом шляпу.

— Ты богохульствуешь, девочка. А это гораздо хуже, чем прелюбодеяние. Я сейчас помолюсь за твою душу. Пусть те, кто захочет, присоединятся ко мне.

Мать Флоренс опустилась на пол, за ней — с большей неохотной — последовал Роджер Кэйрнкросс. Они как раз склоняли головы, когда вошел Чарли.

— Вставайте, — сказал он. — Все вставайте. В этом нет нужды. Я с самого начала знал, кто он, но только сейчас, когда у меня было время подумать, решил вам сказать.

— Не слушайте его, он лжет! — закричала Флоренс. — Он никак не может знать!

Чарли серьезно поглядел на сестру.

— Все дело в запахе, Флой. Я почувствовал его, когда подсек негодяя на игровом поле, а потом сегодня вечером. Это тот новый болван Сперуинк, па. Из «Дегтекошек».

Роджер Кэйрнкросс вскочил.

— Мы с «Дьяволами» его приведем. Присмотри тут за нашей девочкой.

Бросившись на Чарли, Флоренс сбила его с ног и обрушила на голову и плечи водопад ударов, визжа:

— Ненавижу тебя, ненавижу тебя, ненавижу тебя! Ты гадкий, ненавистный ханжа! Да сгори ты со своей вонючей Фабрикой!

Чарли даже не попытался защититься.