— Что за чертовщина? — удивился Фаи. — Что у тебя с ногами? Я не слышу твоих шагов.

— Я босиком, дядя Пишта.

— Ты что же, рехнулся?

— Бог с вами, просто я без сапог: потерял их, спасаясь бегством из плена.

— Что ты несешь околесицу? Из какого плена? Рассказывай по порядку, коротко и ясно!

Пришлось снова пересказать всю историю от начала до конца, то есть все, что уже было описано мною выше, только Жига изложил все гораздо более сбивчиво, чем я; впрочем, оно и не удивительно, ибо старик перебивал его, разражался бранью, стучал кулаком по столу и готов был надавать Жиге тумаков.

— Ну зачем вас понесло туда? Ослы! Поделом вам! Неужели вы не видели, что это западня? Не оправдывайся, пожалуйста! Ты-то должен был соображать — ты же ведь не граф! Однако и ты оказался ослом. Если я вижу, что меня встречают жандармы, то обязан смекнуть, что не следует туда идти. Как это у вас не вызвало подозрения такое необычное гостеприимство? А появление попа, которому отказали от дома? (Нужно совсем не иметь головы на плечах, чтобы не понять, почему он попал в немилость.) А эти попытки споить вас? А то, что Яноша увели куда-то?.. Эх, все-таки ты порядочный разиня! Да и с сапогами тоже — хоть бы связал их чем-нибудь покрепче, раз уж полез на дерево. Не хватает только, чтобы еще ты простудился и протянул ноги. Впрочем, невелика потеря. Ну да ладно. Беги обувайся скорей, и сейчас же отправляемся! Ужасное происшествие! Скандал на всю страну! Боже мой, какой скандал, какая мерзость!

Не мешкая ни минуты, старик начал срывать с себя теплые платки, которыми был обвязан его живот, и всевозможные грелки, пока наконец не превратился в худощавого, стройного человека. Добравшись до пиявок, он безжалостно оторвал их от своего тела, проворчав: "Довольно пить мою кровь, любезные", — и с остервенением швырнул в окно, будто они вовсе и не стали его родней по крови, а были злейшими врагами. Потом старик застегнулся на все пуговицы, натянул зеленый сюртук, надел шляпу, отыскал свою трость с серебряным набалдашником в форме утиной головы и засунул в оба кармана по пистолету.

— Ну, теперь пошли к вице-губернатору, ибо periculum in mora [Промедление смерти подобно (лат.)]. Сегодня же ночью брахиум должен отправиться в Рёске.

В передней старый слуга Мате Бакша, в прошлом куруц, смазывал салом сапоги. Увидев, что его господин собирается куда-то идти, он в крайнем изумлении загородил ему дорогу.

— Нет уж, барин, — заворчал слуга, — из этого ничего не получится — на ночь глядя отправляться на прогулку в город! Я не допущу этого. Вы больны, извольте-ка оставаться в постели, а не то я сейчас же доложу барыне.

— Нет, ты не сделаешь этого, старый сухарь, — прокричал ему в уши Иштван Фаи (старый слуга, привыкший к голосу пушек, был туг на ухо). — Не сделаешь, понял? Дело солдатское — сегодня ночью мы начинаем военную кампанию против одного злодея. Это тебе не тюльпанные луковицы! Понял? Ну, что я сказал?

Для верности приходилось заставлять слугу повторять сказанное, чтобы убедиться, хорошо ли он все расслышал.

Лицо старого Мате просияло: его господин уже смеется над историей с луковицами (большая беда излечила малую).

— Что это дело солдатское, — отвечал он, — и что я не пойду к барыне с рапортом…

— Но если она позвонит среди ночи и спросит обо мне, скажи, что я спокойно сплю в постели. Так что сейчас делает барин?

— Его благородие спокойно спит в постели.

— Ты на диво понятлив, Мате! Но что ты хватаешься за мой сюртук? Норовишь застегнуть? Не касайся меня, пожалуйста, своими жирными пальцами, а не то получишь по загривку.