К преподобному Эллису Шортеру он отнесся с той простотой и тем почтением, с какими относился к каждому.

Когда тот закончил краткий вариант своей истории, он сказал:

— Вы знаете капитана Фрэзера?

Несказанно удивившись этому нелепому вопросу, я зорко взглянул на друга, а значит — не глядел на викария, только слышал, что он как-то нервно ответил:

— Нет.

Однако Бэзил нашел что-то забавное и в этом ответе, и во всем поведении престарелого священнослужителя, ибо пристально смотрел на него большими голубыми глазами.

— Вы уверены, мистер Шортер, — не сдался он, — что не знакомы с капитаном?

— Да, — отвечал викарий, и я, к моему удивлению, заметил, что говорил он робко, если не растерянно.

Бэзил вскочил.

— Ну, что же, все ясно! — воскликнул он. — Дорогой мой, вы еще и не начали действовать. Первым надо повидать капитана Фрэзера.

— Когда? — выговорил викарий.

— Сейчас, — ответил Бэзил, вдевая руку в рукав мехового пальто.

Викарий поднялся, трясясь, как желе.

— Нет, право, зачем же? — лепетал он.

Бэзил вынул руку из рукава и снова бросил пальто на ручку кресла.

— Вот как? — выразительно спросил он. — Вы считаете, что это не нужно? Тогда, мой преподобный друг, я бы хотел увидеть вас без этих бакенбард.

Я поднялся, ибо наконец пришла великая беда. Как ни возбуждало, как ни радовало постоянное общение с Бэзилом, я всегда ощущал, что его блистательный разум — на краю и может сорваться. Он видел то, чего не увидишь, охраняя себя от безумия, а я ждал, как ждут смерти друга, когда у того — больное сердце. Это могло случиться где угодно и когда угодно — в поле, где он любуется закатом, в кебе, где он курит сигару. Это случилось теперь. В тот самый миг, когда Бэзил Грант должен был изречь слова, которые спасут человека, он утратил разум.

— Бакенбарды! — вскричал он, сверкнув глазами. — И лысину, пожалуйста.

Викарий, естественно, попятился. Я встал между ними.

— Присядьте, Бэзил! — взмолился я. — Вы немного возбуждены. Допейте вино.

— Бакенбарды, — твердо возразил он. — Дайте их мне.

Он кинулся к викарию, викарий кинулся к двери, но не успел. Тихая комната превратилась не то в пантомиму, не то в пандемониум. Летали кресла, гремели столы, падали ширмы, в осколки разлеталась посуда, а Бэзил Грант гонялся за преподобным Шортером.

Как ни странно, викарий Чентси, в Эссексе, вел себя совсем не так, как подобает его сану и возрасту. Его прыжки и удары удивили бы, если бы он был юнцом, сейчас же наводили на мысль о фарсе или о сказке. Они бы удивили; но сам он совсем не удивлялся. Он даже веселился, как и Бэзил. Придется сказать невероятную правду: оба они смеялись.

Наконец, загнанный в угол, Шортер проговорил:

— Ладно, мистер Грант, ничего вы мне не сделаете. Все законно. Да и вреда никому нет. Это же условность. Сложное у нас общество!

— Я вас и не виню, — спокойно сказал Бэзил. — Я просто хочу, чтобы вы мне отдали бакенбарды. И лысину. Они ваши или Фрэзера?

— Мои, мои! — весело ответил Шортер.

— Что это все значит? — взорвался я. — Как лысина мистера Шортера может принадлежать капитану? При чем он тут вообще? Вы с ним обедали, Бэзил?

— Нет, — отвечал Грант. — Я никуда не ходил.

— Не ходили к миссис Торнтон? — удивился я. — Почему же?

— Понимаете, — странно улыбаясь, отвечал мой друг, — меня задержал посетитель.