Он и правда с радостью передал бы этот проклятый титул Питеру, лишь бы избавиться от чувства, что он обязан жениться, рискуя тем самым передать потомкам безумие, которое, казалось, преследовало его род.

– Кроме того, – продолжил он, – если бы я и правда хотел уничтожить своего брата, то разве не было бы глупо приходить сюда и объявлять о том, что я его ищу? Наоборот, у меня были бы все причины скрывать от вас то, кем мне приходится Питер. Приходился.

Он сверкнул на нее глазами.

– Однако мне ненавистна сама мысль о подобном коварстве. Именно поэтому я и не люблю, когда меня дурачат проходимцы и самозванцы. Я – легкая цель, поскольку любому, кто слышал мою историю, известно, что я никогда бы не узнал Питера. Мне было лишь три, когда мой… когда кто-то выкрал его.

Он не собирался говорить ей о том, кем был этот «кто-то». Как и о том, как это похищение разбило жизнь его родителей на мелкие осколки, в особенности жизнь его отца, который унес правду с собой в могилу. И Максимилиан пребывал в решимости оставить ее похороненной вместе с ним.

Но он не сможет этого сделать, если Питер жив.

В его памяти сами собой всплыли последние слова, сказанные ему отцом уже в глубокой деменции:

«Значит, у меня всего один сын?»

«Да, отец, твой другой сын мертв», – ответил ему Максимилиан.

«Нет! – яростно запротестовал отец. – Ты не понимаешь».

Мог ли отец пытаться сказать, что Питер жив? Но к чему тогда вопрос о том, один ли у него сын?

Максимилиан нахмурился. Его уже дурачили. Питер не мог быть жив. Бонно был лишь гнусным негодяем.

– Очевидно, Тристан каким-то образом ошибся по поводу вашего брата, – сказала мисс Бонно. В ее голосе зазвучали нотки жалости. – Я напишу его нанимателю во Францию, чтобы ему так и сказали, и на этом все и закончится.

Подобно вихрю герцог развернулся к ней.

– О нет, – произнес он резко. – От меня он так просто не отделается. Платок, фроттаж которого он приложил к письму, вне всяких сомнений принадлежал Питеру. И я, черт возьми, хочу услышать, как он его заполучил, если мой брат вместе со всем своим земным имуществом сгорел в огне в Бельгии четырнадцать лет назад!

Гневные слова эхом отразились от стен комнаты, и в тот самый момент раздался стук в дверь. Взгляд герцога переместился на стареющую женщину, стоявшую в дверном проеме с подносом в руках.

Мисс Бонно медленно встала, словно опасаясь, что если она не будет двигаться медленно и осторожно, то он на нее бросится.

– А, миссис Биддл принесла наш чай, ваша милость.

Вместо того чтобы сказать служанке входить, мисс Бонно сама скользнула к двери, с опаской косясь на него.

Герцог ощутил досаду. Ему был знаком этот взгляд. Так смотрели на его обезумевшего отца. Именно из-за подобных взглядов Максимилиан обычно тщательно следил за каждым своим словом и действием. Люди вечно смотрели на него в ожидании того, что он проявит знакомые симптомы. А он никогда не доставит им удовольствия, дав повод думать, что они заметили в нем что-то… неладное.

То, что мисс Бонно увидела, как он вышел из себя, раздражало его больше, чем ему того хотелось. Вся эта ситуация выбивала его из колеи.

Взяв поднос у служанки, мисс Бонно поставила его на стол.

– Будете чай, сэр?

Чай. Это было так нормально, так повседневно. А Максимилиану ничего сейчас не хотелось так, как ощущать нормальность и повседневность.

Спокойствие, которое он с усилием придал своему голосу, казалось, передалось и ей. Ее плечи расслабились.

– А как вы его пьете? – спросила она, готовя напиток.

– Крепкий. Черный. Без сахара.