Оставшись наедине с Сержем, она почувствовала, что может спокойно расспросить его о России, не боясь запретов, которые неизменно накладывала на эту тему Энди.

Серж, выходец с юга России, состоял у нее на службе столько, сколько она себя помнила. Он был ее телохранителем, заступником; она помнила, что он всегда пользовался безоговорочным доверием отца.

И однако, даже Серж, думала Локита, минуя древесные заросли, кажется, хранит какие-то тайны, которые не собирается ей открывать.

Она не сомневалась, что печать молчания на его уста наложила Энди, и, обладая достаточной чуткостью, не стала расспрашивать русского о вещах, о которых его просили не распространяться.

И все же, подумалось ей, как это нелепо!

Почему она должна вести такую странную, уединенную жизнь, иметь право свободного общения только с тремя окружавшими ее людьми?

К примеру, с ее многочисленными педагогами дело обстояло совсем иначе.

Она знала, что должна держать их от себя на расстоянии вытянутой руки, что не должна позволять им вторгаться в свою личную жизнь, и она не могла не видеть, что многих из них разбирает любопытство.

— Вы образованны, как бывает образован не всякий мужчина, мадемуазель, — сказал ей как-то раз престарелый учитель словесности. — Как вы собираетесь распорядиться такими огромными познаниями?

— Распорядиться? — удивилась Локита.

— Таланты нуждаются в применении, моя дорогая юная леди. Возможно, вам следует заняться написанием книги или вступить в общение с теми выдающимися умами, что сейчас нашли пристанище в Париже.

После минутного раздумья он продолжил:

— С каким бы удовольствием я познакомил вас с этими знаменитостями из среды художников и литераторов! С Арсеном Госсэ, с Дюма, Гюставом Флобером или, скажем, с Жорж Санд.

— Мне бы самой доставило удовольствие знакомство с ними. После ваших объяснений я представляю их себе очень живо.

— Вам следует создать свой собственный салон, мадемуазель! — воодушевился учитель, но Локита лишь покачала головой.

Эта беседа состоялась за два месяца до того, как обстоятельства вынудили ее зарабатывать на жизнь танцем.

Невозможно забыть выражение лица мисс Андерсон, когда она вошла в комнату с листком бумаги в руке.

— Что это, Энди? — спросила Локита.

— Письмо от адвокатов твоего отца.

При упоминании отца на прекрасные глаза Локиты навернулись слезы.

Всего шесть месяцев назад из Лондона пришло сообщение о его смерти, и она думала, что из ее жизни навсегда ушел источник света, что ей уж не улыбнется счастье.

Она безумно любила этого статного, блестящего мужчину, в силу обстоятельств, которые ни он и никто другой никогда не объясняли ей, вынужденного навещать ее лишь от случая к случаю.

Локита знала, что все это каким-то образом связано с ее матерью, однако в чем же истинная подоплека такого положения и почему она окружена такой тайной, она не имела ни малейшего понятия.

Она только знала, что стоило ей заговорить с отцом о матери, как лицо его искажалось от невыносимой боли, и, любя его, в эти драгоценные минуты вдвоем она переводила разговор на другие темы.

У нее сохранились кое-какие воспоминания о матери, но с течением лет образ ее становился все туманнее.

«Мне было семь лет, когда я видела ее в последний раз, — думала Локита, — и это длилось всего один день».

Локита боготворила каждый день своего путешествия на яхте отца по Черному морю. В одесской гавани яхта бросила якорь, и когда на порт опустилась ночная тьма, отец сошел на берег.

В ту ночь он не вернулся, но на следующее утро она услышала:

— Локита, я хочу тебя познакомить с одной своей старинной знакомой.