— С Новым годом, солдат!

Младенец не спит, таращит ясные голубые глазенки, выпрастывает из-под одежды любопытные пальчики, тянет их к пуговицам, к своему носу, ко мне. Я обнимаю обоих, и на стене покачивается странная тень. Гимн допели, и тишина застает меня врасплох.

Младенец срыгивает.

Затем через Ла-Манш летят ракеты, и из лагеря, до которого отсюда две мили, доносится радостный рев. Женщина отстраняется, целует меня, и ее рассыпающие искры каблуки исчезают в темноте. Царица Небесная, не оставь ее.

А вот и они, несущие в сердцах Бога следующего года. Идут рука об руку, переваливаются; кто-то бежит, кто-то размашисто шагает, как гость, опаздывающий на свадьбу. В дверях церкви появляется кюре, останавливается на пороге, залитый светом; служки в багряных ризах прикрывают свечи от ветра. Я стою на другой стороне улицы и в дверном проеме вижу проход и алтарь. Церковь пуста; лишь Патрик стоит спиной ко мне у самого престола. Когда выходит и он, неистово звонят колокола и по меньшей мере десяток незнакомых женщин обнимают и благословляют меня. Мужчины еще стоят у церкви, кучками по пять-шесть человек, а женщины берутся за руки, перекрывая огромным хороводом всю улицу. Они начинают танцевать, кружиться и кружатся все быстрее, пока у меня не темнеет в глазах. Я не знаю этой песни, но поют они громко.

Овладевая моей душой.

Где бы ни скрывалась любовь, я хочу ее найти. Я последую за ней и найду. Точно, как пресноводный лосось находит дорогу к морю.

— Выпей-ка, — сказал Патрик, протянув мне бутылку. — В другой раз не будет.

— Где ты ее взял? — Я понюхал пробку — круглую, спелую, чувственную.

— За алтарем. Лучшую капельку они приберегают для себя.

В лагерь мы возвращались пешком, встретили компанию солдат — они несли своего товарища, который в честь Нового года бросился в море. Малый не утонул, но замерз так, что не мог говорить. Они тащили его в бордель, чтобы отогреть.

Солдаты и женщины. На этом стоит мир. Любая другая роль временна. Любая другая роль — всего лишь жест.

Ту ночь мы провели в кухонной палатке, уступив немыслимому для здешних мест лютому морозу. Впрочем, холода мы не ощущали. Когда телу приходится слишком много терпеть, оно закрывается и тихонько продолжает жить, ожидая лучших времен; человек цепенеет и впадает в спячку. Окруженные замерзшими телами пьяных, погрузившихся в спячку до будущего года, мы допили вино и коньяк и сунули ноги под мешки с картошкой, стянув с себя лишь сапоги. Я прислушивался к мерному дыханию Патрика — время от времени он сбивался на храп. Ушел в свой мир гоблинов и сокровищ, уверенный, что всегда найдет клад, даже если то будет всего лишь бутылка кларета, спрятанная за алтарем. Возможно, Царица Небесная все же заботилась о нем.

Я лежу без сна, пока не начинают кричать чайки. С Новым, тысяча восемьсот пятым годом. Мне двадцать лет.

Дама пик

На свете есть город, окруженный водой, с каналами вместо улиц, с задворками, затянутыми илом, по которым могут передвигаться только крысы. Стоит сбиться с пути — что здесь немудрено — и на вас уставятся сотни глаз, стерегущих покрытый плесенью дворец из мешков и костей. Стоит найти путь — что также немудрено — и вы увидите старуху, стоящую в дверях. Она предскажет вам судьбу, написанную у вас на лбу.

Это город лабиринтов. Вы можете ходить откуда-то куда-то каждый день, но никогда не пройдете тем же путем. А если удастся, то лишь по ошибке. Чутье ищейки здесь не поможет. Умение пользоваться компасом подведет. Советы, которые вы уверенно дадите пешеходам, заведут их на площади, о которых они и не слыхивали, и заставят переходить каналы, которых нет ни на одной карте.

Хотя то место, куда вы направляетесь, всегда перед вами, двигаться прямо здесь невозможно.