|
Его пронзило чувство радости и близости. Хотелось взять ее под защиту. Но у него не было даже права обращаться к ней прилюдно на «ты». В воскресенье она уедет на каникулы. Остается всего два дня. Его объял страх: она уедет, а он не сможет объясниться ей в любви и потеряет ее. Марта первая нарушила молчание: – Зигмунд, можешь ли ты чувствовать себя счастливим, отказавшись от любимой работы и вопреки своим планам занявшись частной практикой? Он понимал, что его ответ важен для нее. – Да. Любовь – это пламя, работа – топливо Она отмолчалась на это выражение чувств, сдвинув брови и наклонясь к нему. Что стеснило его грудь: одеколон или естественный запах ее волос, к которым он прикоснулся в тот чудесный момент в Меддинге? – Тогда тебе придется поступить именно так. Рано или поздно это должно случиться. – Несомненно, я должен найти как можно скорее выход из положения, должен помогать родителям и сестрам. Да и Александру, ему еще два года учиться в гимназии. Она внимательно вглядывалась в его лицо, прежде чем вновь заговорить. – Ты не кажешься… несчастным… огорченным. Не понимаю, почему ты так неожиданно изменил свое мнение и, видимо, примирился. – И да и нет. Я постараюсь стать успешно практикующим врачом, как только буду к этому готов. Возможно, в области неврологии, ведь этим занимается Брейер, и он мне поможет. Вместе с тем я не намерен бросить исследования. У меня всегда будет неодолимое желание посвятить часть своей жизни медицинской науке. Для этого у меня есть энергия, сила, решимость… Она нежно, как верный друг, положила свою руку на его руку. И он понял, что скоро – пусть не сейчас, когда они окружены жующей, пьющей, смеющейся толпой, – он сделает свое заявление, то самое, которое определит навсегда его судьбу. Придя домой, он уселся за стол в крошечном кабинете. Он считал, что немецкий язык сильно и точно выражает научные истины, ныне же обнаружил, что этот язык может быть мягким и проникновенным, когда речь идет о любви. «Дорогая Марта, как изменила ты мою жизнь. Было так чудесно сегодня с тобой в вашем доме… Мне хотелось, чтобы этот вечер и эта прогулка никогда не кончались. Не осмеливаюсь писать, что так тронуло меня. Не верится, что долгие месяцы не увижу милые черты, что могу столкнуться с опасностью влияния новых впечатлений на Марту. Так много надежд, сомнений, счастья и лишений было спрессовано в короткие две недели. Но я преодолел колебания; если бы я хоть чуточку сомневался, я не открыл бы свои чувства в эти дни… Не выходит. Не могу сказать тебе то, что должен сказать. Я не нахожу нужных слов, чтобы закончить фразу, которая не затронет при этом девичьих чувств. Позволю себе сказать одно: когда мы виделись в последний раз, мне хотелось обратиться к любимой, к обожаемой на «ты» и убедиться в чувствах, которые она, может быть, втайне питает ко мне». 10 Эли обещал доставить письмо, минуя фрау Бернейс. Всю пятницу Зигмунд тревожился по поводу тона своего письма. А если она не питает к нему тех же чувств, что он к ней? Она уедет в воскресенье, оставив без ответа его письмо, и он будет жить в неведении все лето. Отыскать предлог для столь внезапного посещения семейства Бернейс он не мог: фрау Бернейс обрушится на него со своей «гамбургской заносчивостью» и поставит на всем крест. Суббота тянулась ручейком медленно ползущих минут. Он бродил по дому, по улицам, стараясь разобраться в своих чувствах. Его мысли путались. В пять часов, когда он ходил взад–вперед между рабочим столом и книжными полками, между лежанкой и секретером, стараясь не удариться коленями, Зигмунд услышал голоса внизу. |
