В Америку Розин уезжал туристом, а потому сохранил российское гражданство и ему не нужно было стоять в овировской очереди с сонными азербайджанскими торговцами и горластыми молдавскими строителями. Он снял квартиру на Садовом кольце возле Красных ворот и зажил барином, не отказывая себе ни в хороших ресторанах, ни в прочих развлечениях. Денег должно было хватить до раскрутки великого деятеля нашей эпохи, отличного парня Володьки Розина. Да, это я, ребята. Не ждали?

Оказалось, что и правда не ждали. Он ногой открывал двери, ведущие в крупные редакции и телестудии, а потом те же ноги выносили его наружу несолоно хлебавшим. Прежние приятели и собутыльники ограничивались удивленными восклицаниями, вежливыми расспросами о жизни, уважительными кивками. Были и те, что не узнавали, старательно щурились, имитируя напряжение памяти. Да-да, студенческие годы, столько воды утекло… Так вы по какому вопросу?

Никто из этих разжиревших бугаев и холеных теток не проявлял восторга по поводу его чудесного возвращения из небытия. Ни одна зараза не сказала: как классно, старик, что ты здесь, теперь мы с тобой провернем такую штуку!.. Его собственные идеи, в свою очередь, не вызывали встречного энтузиазма. Те, кто занимал руководящие должности в журналах и иных печатных изданиях, порой вяло соглашались: ага, ну напиши нам что-нибудь. Рекламные агентства ломились от длинноногих девушек с макияжем от самых ушей и диетического вида юношей в зеркально начищенных ботинках. И те, и другие смотрели на него как на обломок империи. В их глазах он был старым, толстым «совком», абсолютно оторванным от жизни.

Самые добродушные из собеседников сочувственно кивали: тяжело начинать все сначала, уже достигнув какого-то статуса. Почему сначала? Какого черта! Безработица Москве не грозила, но уже, как в Штатах, тут сложилась жесткая иерархия, и попасть наверх, прыгая через ступеньки, было практически невозможно.

Это Розин понял не сразу, а когда понял, то некоторое время еще хорохорился, хоть и злился страшно. Злился на бывших закадычных друзей, не помнящих родства, на тупых боссов массмедиа, не понимающих собственной выгоды, на обманчиво покладистую Москву, которая по-прежнему слезам не верит — а как он, Вольдемар Розен, умел вышибать слезу! И немного на себя, за самонадеянность, совсем чуть-чуть. Чморить себя в его положении было уж последнее дело.

Нельзя сказать, что он остался совсем за бортом. Благодаря осколкам старой дружбы ему удалось перехватить несколько редакторских заказов и неплохо на них заработать, но это было, конечно, недостойно благородного дона, явившегося покорить столицу. В какой-то момент госпожа удача сменила гнев на милость. Розин пристроился к дальнему приятелю факультетских времен, возглавлявшему довольно своеобразное издательство под названием «Подвал».

Это и был подвал, бесконечный, уходящий лабиринтами в разные стороны. По отсыревшим стенам змеились трещины и оползала штукатурка, припудривая серой пылью книги, которые были разложены, выставлены, навалены на колченогих столах. Посетители, неведомыми путями забредающие в эти катакомбы, рассеянно листали пыльные томики в бледном свете таких же запыленных желтых ламп. Как ни странно, дела у Гнома — так все за глаза называли хозяина «Подвала» — шли довольно успешно.

Его сотрудники ютились в крошечных аппендиксах, то там, то сям отходящих от основных коридоров. Именно здесь Владимир Розин неожиданно встретил Раду.

С Радой Черняховской он познакомился в Иерусалиме, во время избирательной эпопеи. Ее пригласили на выборы работать его переводчиком, поскольку было неизвестно, знает ли заокеанский специалист русский язык. Когда выяснилось, что специалисту переводчик не нужен, Рада так и осталась при штабе, что-то писала, редактировала, координировала.