— Да нет, вроде — Торгашино. Его перебил другой:

— Налево поворотись, к Криничному ручью, — Леонтьевское сельцо горит!

Со всех сторон послышалось:

— И по правую руку — гляньте, Песья слобода занялась. Что делают, ироды!

Дружинники в бессильной злобе матерились и скрипели зубами.

— Как у себя дома хозяйничают!

Татарские разъезды кружили вокруг города, изредка пуская стрелы в неосторожных защитников, но до вечера штурмов больше не предпринимали.

Оставив на стене дозорных, мы спустились вниз. Усевшись вокруг котла, принесенного горожанами, поели каши с мясом. Оглаживая живот, один из дружинников спросил:

— Ты откель, паря? Что-то я тебя раньше не видел. — Из Нижнего, случайно попал.

— Ну так тебе повезло, что в город попал, а не на дороге застали — там бы и принял смертушку.

— Повезло, — согласился я.

— А одежка что такая, как будто двадцать лет носишь, не снимая?

— Так уже пришлось с татарами столкнуться — с передовым дозором, вот и пообтрепалась, — соврал я.

Вмешался другой дружинник:

— Ну чего пристал к человеку? Он татар не хуже тебя рубил, а что одежа такая — так это его дело. Вон купцы наши — одеты справно, а кого из них ты на стене видел? То-то.

Первый, что расспрашивал меня, смутился:

— Да я ничего, я просто так.

А сам косил глазом на мои две сабли. Очень уж любопытно ему было — почему две сабли, а не один меч, как у всех. Видимо, слышал про обоеруких, да после отповеди своего сотоварища расспрашивать меня не стал, но видно было — хотелось.

Подошел местный воевода, собрал десятников, отвел в сторону. О чем они говорили, слышно не было, но десятники стали собирать воинов. Ратники строились в колонну перед воротами. Первая полусотня была вооружена, кроме мечей, еще и копьями. Они что — решили ночью устроить вылазку и штурмовать вражеский стан? Смело, но глупо. При обороне от превосходящих сил противника лучше и разумнее сидеть за стенами — потери значительно меньше. В крепости один обороняющийся трех-четырех нападающих стоит. Но я не воевода, никто и слушать меня не будет. Кто я в Устюге? Полунищий приблудившийся нижегородец, которого раньше никто и не видел — неизвестно, какого сословия, может — и подлого. Только и заслуг, что на стене бился.

Ворота распахнулись, и ратники молча, бегом бросились к лагерю татар. Лагерь — слишком громко сказано; так, можно сказать — стоянка. Шатров не было — развели костры, варят нехитрую похлебку. Поснимав с лошадей седла, уселись на них, трапезничают.

Татары заметили устюжанских ратников поздно. Видимо, не укладывалось в их головах, что осажденные могут предпринять столь дерзкую вылазку. Дружинники с ходу врубились на позиции врага, и пошла сеча злая — в неверном, колеблющемся свете костров рубились яро. Татары от внезапного нападения дрогнули было. Привыкли они воевать конными да днем, и почти всегда — с численным перевесом. А эти русские все делают не так, одно слово — неверные.

Но опыт и решительность татарских военачальников вскоре изменили баланс сил. Наших стали теснить, ряды дружинников таяли — все-таки тяжело сражаться, когда на одного русича приходилось по трое-четверо татар. Дружинникам удалось соединиться, и они, сдерживая напор татар, стали пробиваться назад, к крепости. Татары, видя отступление русских, усилили давление, и я понял, что они хотят ворваться в крепость через ворота на плечах наших защитников. Для татар момент очень удачный.

Видели неприятный — даже катастрофический — поворот событий и дозорные на стене. На какое-то время они замешкались. Быть беде! Я со стены бросился к воротам. Надо успеть закрыть их до того, как татары ворвутся.