— Молчи, не говори ничего, — предостерег его серб, присев рядом на колени и аккуратно обтирая лицо Андрея смоченной в холодной воде губкой. — Живой и то хорошо, могло быть гораздо хуже.

За плечом кафанщика появился профессор, на удивление выглядел он целым и невредимым, только еще более неуклюжим и растрепанным чем обычно. Лишенные очков глаза подслеповато щурились, пытаясь лучше разглядеть Андрея, и от этого все лицо Владимира Михайловича приобретало такое нелепое комичное выражение, что Андрей не удержался и разразился коротким взлаивающим смешком.

— Ну значит живой! — обрадовался профессор. — А я уж боялся, что эти молодчики тебя убили! Ну слава богу!

— Кто это был, профессор? — едва ворочая непослушным языком, выдавил из себя Андрей. — Что означает эта «U» на повязке?

— А, — криво улыбнулся профессор. — Ты тоже обратил внимание? Эта «У», друг мой, сокращение и означает оно…

— Ублюдки! — с ненавистью скривившись, перебил профессора серб. — Уроды! Убийцы!

— Эта «У» означает, что вернулись старые времена, — невозмутимо продолжал Владимир Михайлович, дождавшись, когда давящийся ненавистью Любомир замолчит. — Такую эмблему носили хорватские националисты — «усташи» во время Второй Мировой. В Купресе они оставили о себе черную славу, зверствами и убийствами, творимыми над мирным населением. Сербским естественно… Похоже, все возвращается. Стыдно, коллега, мы ведь именно ради изучения геноцида сербского населения сюда приехали. Как же Вы не узнали отличительный знак главных фигурантов нашего с Вами расследования.

Андрей почувствовал, как волна стыда поднимается откуда-то из глубины избитого тела, затапливая красной краской щеки, жаром ударяя в тяжелую туго соображающую голову. Действительно, как можно было так глупо опростоволоситься? Ведь на самом деле оба они прибыли сюда именно для поиска материала по проблеме геноцида и этнических преступлений националистических движений, по которой писал докторскую диссертацию профессор. Одной из составных частей этой докторской должна была стать кандидатская молодого, подающего надежды аспиранта Андрея Медведева. То, что он сразу не понял, с кем имеет дело, было, конечно же, непростительной ошибкой.

— Я понимаю Вас, коллега, — снисходительно улыбнулся профессор, похлопав его по плечу. — Действительно, очередное доказательство неправоты тех, кто считает историю наукой апеллирующей исключительно к седой, покрытой мраком забвения древности, может сбить с толку и более подготовленного человека, чем Вы. Примите же случившееся как урок. История наука живая, и всегда есть шанс лицом к лицу повстречаться с изучаемым Вами явлением. В данном случае это явления оставило вполне, я бы сказал, материальный след на Вашей физиономии. Извините за черный юмор…

— Да черт с ним, Любомир прав, кости целы, остальное заживет. Другой вопрос, откуда они взялись? Ведь это нельзя так и оставить! Надо же что-то делать! В милицию сообщить, наконец!

Старый серб при этих словах лишь горько улыбнулся.

— Кто может защитить серба на его земле, кроме самого серба? Какая милиция, наивный юноша… Кто захочет вступиться за вечно притесняемый народ, кроме его самого? Вот только настоящих сербов осталось мало. Молодежь стала слабой и неспособной за себя постоять, старики вроде меня скоро умрут. Горе сербскому народу, горе…

— Да бросьте причитать! — задиристо оборвал его профессор. — В Боснии и Герцеговине почти половина населения сербы. Уж кому бы говорить про притесняемый народ, так не вам! Подумаешь, в кои-то веки выбрали президентом республики мусульманина, что же он в одночасье вернет старые времена? Полноте, не рассказывайте нам страшных сказок…

— Горе сербскому народу, горе… — будто не слыша слов профессора, бормотал старик, раскачиваясь из стороны в сторону, будто впав в подобие молитвенного транса.