По равнодушному холодному эфиру долетела частящая и запинающаяся скороговорка командира бригады:

— Джокер, где находитесь, доложите обстановку!

— Сорок восьмой квадрат, девятка ближе к двойке по улитке, — злорадно улыбнувшись без запинки, выдал Роман.

Он никогда не упускал случая лишний раз поиздеваться над не имевшим даже намека на военное образование комбригом, выдвинувшимся на эту должность благодаря несгибаемым политическим убеждениям, а вовсе не полководческим талантам. С удовольствием послушав несколько секунд недоуменное молчание, воцарившееся в эфире, командир видимо соображал, что это за двойка с девяткой, с чем их едят и причем здесь собственно непонятная улитка, он все же пояснил нарочито уставшим тоном:

— Находимся у южной окраины села Войковичи, рядом с мостовой переправой, пока активности местной территориальной обороны не наблюдаем.

— Отлично! — разом воспрял духом командир бригады. — Приказываю, форсированным маршем выдвинуться к селу. Атаковать его с ходу, подавить любое сопротивление и удерживать до подхода основных сил бригады. Пусть сербские собаки узнают всю силу гнева угнетенного хорватского народа…

Он еще что-то там клокотал подобного же характера, давясь и захлебываясь слюной, но Роман уже отнял наушник от уха и воспринимал командирские вопли лишь как далекий комариный писк, раздражающий конечно, но не настолько, чтобы предпринимать какие-то действия. В принципе никакой смысловой нагрузки эти речи все равно не несли, главное уже было сказано. "Интересно, как он себе это представляет, штурм наверняка укрепленного и готового к обороне села силами десяти человек, будь они даже трижды специальной группой?" — качая головой, подумал Роман. Хотя особого удивления не выказал, по крайней мере, внешне. На этой странной войне случалось порой и не такое. На все фронты прогремел анекдотичный случай взятия мусульманского села одиноким русским добровольцем, которого во время похмельных мучений шутки ради подразнили сослуживцы, сообщив, что в крайнем доме осажденного села торгуют отличной ракией. Кто же знал, что похмельная жажда окажется настолько сильна, что бросит русского в отчаянную одиночную атаку? И уж вовсе невозможно было предположить, что удивленные нетипичным поведением врага дежурные пулеметчики мусульман и так напуганные слухами о противостоящих им тысячах русских «плаченников», кинут свои укрепленные положаи и сломя голову рванут за подмогой в село, сея панику среди своих заспанных ничего спросонья не понимающих товарищей. У страха глаза, как известно велики, вот так и вышло, что один похмельный доброволец превратился в целый штурмовой батальон. А крик: "Русы! Трчим! Русы, додьжем!" стал сигналом к общей панике и беспорядочному бегству, поскольку каковы в бою добровольцы на своей шкуре успели прочувствовать многие из окопавшихся в селе мусульман и, обладая подобным опытом, вовсе не жаждали новой встречи с жуткими русами.

Смешно, конечно, но подобные эскапады реально встречались вначале вспыхнувшего в республике конфликта, до тех пор, пока стороны не подкопили боевого опыта, не набрали должного ожесточения и решимости извести, наконец, давних врагов под корень. Теперь такой фортель уже не прошел бы на сто процентов. Потому брызжущий слюнями оптимизм командира полка явно был лишен всяких логических оснований, и Роман понимал это как никто другой, потому как был вовсе не кабинетным стратегом, что, склонившись над красиво оформленной штабной картой, небрежно вычерчивает разноцветные стрелочки будущих ударов, а практическим исполнителем. Тем самым парнем что, в ужасе выпучив глаза и пластая от живота длинными очередями в белый свет как в копеечку, идет в атаку по столь лихо выведенному цветным карандашом направлению на карте.