— Пусть отмоется! На халяву не пустим! Навар наш! За жопу играли. Дарма не слиняет! Уже просрался. Теперь можно огулять! — визжал косой вор, вцепившись в Кондратьева и не давая ему встать.

Но второй раз никто уже не хотел подходить к Олегу Дмитриевичу.

Его пинком вышибли с тюфяка и, не дав оглянуться на шконку, выдавили в дверь.

— Хиляй, пока зенки в жопу не вогнали, фраер засратый! — кричал Кобра, вытряхивая из штанов зловоние вместо выигранного удовольствия.

Воры ругались, хохотали, хватаясь за животы.

— Ну и сука! Так спасти свою жопу еще никому не удавалось, во всех зонах! — смеялся Бляшка.

А Олег Дмитриевич ушел в темноту. Веря и не веря в случившееся.

Он понимал, что теперь вся зона станет потешаться над ним. Кликуху приклеют, злую, вонючую. Нигде проходу от нее не будет долгие годы. Но уж лучше так, чем стать обиженником.

Кондратьев и сам не знал, как оказался перед оперчастью. Ноги сами принесли его. Да и не оставаться же ему без шконки, не ночевать же под открытым небом на дожде и холоде? Пусть помогут, определят сами. И вошел в кабинет, не раздумывая.

— Что произошло, Кондратьев? — закрутил носом, сморщился оперативник и открыл окно настежь.

Олег Дмитриевич рассказал, что случилось с ним в бараке. Добавил, что с Бляшкой у него возникли неприятности сразу. Он — рокоссовец, ни в грош не ставит заслуги армии в войне, приписывает победу уголовникам. И недоволен властями, отправившими его на досидку вместо того, чтобы отпустить на волю, как обещали. Что и его — Кондратьева, поставили в игре на кон не случайно. А потому что свели счеты, как с фронтовиком, не согласившимся с убежденьем ворюг.

— Так, так, — забарабанил пальцами по столу оперативник. И добавил зло: — Выходит, и эти вылупаться стали? И там идейные завелись? Ну вот что, Кондратьев, приведите себя в порядок. Вам покажут, где. И переходите к политическим. Отведут вас. И начнем сотрудничать.

— Уже начали, — уточнил Олег Дмитриевич.

Через час, отмывшись в бане, переодевшись в сухое чистое белье, он сидел напротив опера, слушал, что от него потребуется. И внезапно услышал приглушенный, будто из подземелья, крик. Удивленно уставился на опера. Тот усмехнулся:

— Бляшка тоже не железный. Не выдержал…

— Теперь мне от его кентов проходу не будет. Замокрят, — вспотел Кондратьев.

— Успокойтесь. Никто вас не засветил. Даже не заподозрят. Охрана в барак пришла для шмона. Бляшка оскорбил. Заначку его открыли. Все было подстроено. Когда он на охрану замахнулся, его скрутили тут же. При чем тут вы?

— А шмон с чего?

— Мы их всегда проводим. Когда все тихо — ничего не находим, — улыбался оперативник.

— Воры об этом тоже знают?

— Они нам задолжали. Уже полгода долю не дают. Пришло время поприжать, потребовать. Так-то вот.

— Долю? — не понял Олег Дмитриевич.

— А вы как думали? Бляха на работу не ходил. Воры жили без пробудок и отбоя. А это что, за спасибо? Они работяг трясли. Положняком всех обложили. И тоже — даром? Мы все знали. Но молчали. Думали — ворье. Пусть без кипежу дышат. А раз они хвост поднимать стали, пришлось поприжать…

— А если они узнают и поднимут шум в зоне?

— Их никто не поддержит. Они не фартовые — шпана. Мы и пальцем не шевельнем. Фартовые с ними справятся сами. Чтоб между нами ссор не было. Да и не решится шушера блатная бузить. Знают, чем для них запахнет. Вам говорю, чтоб в курсе были. Не новичком-незнайкой. Нам — годы сотрудничать. Не от меня, от других услышите. Потому и не скрываю, что бояться нечего.