Олег Дмитриевич ударился затылком о ком угля. Чертыхнулся. И снова перевалился к борту. Самосвал в эту минуту накренился на бок, и Кондратьев оказался засыпанным углем.

Едва выбрался, отдышался, машину снова тряхнуло. Она шла вниз. И Олег Дмитриевич, вцепившись в борт, пытался подтянуть тело. Перевалиться вниз — на дорогу. Но ноги отказались подчиниться.

Человек прижался грудью, ожидая, когда машина пойдет вверх и борт ее окажется близко к земле. Тогда можно просто вывалиться. Вот он — долгожданный подъем. Кузов едва не касается дороги. Но проклятый уголь осыпался вниз и снова засыпал с головой.

Олег Дмитриевич выбрался. Перевесился через борт по пояс. Но самосвал опять тряхнуло. И закинул Олега Дмитриевича чуть не на кабину.

Человек стонал от боли. Надо сбежать. Там, на воле он сможет очиститься, доказать невиновность. За этот побег ему лишь выговор дадут. Остаться в зоне и работать в карьере, как сегодня, годами, это значит, сдохнуть впрямь.

Кондратьев хватается за глыбу угля. Отталкивается от нее. Но поздно…

Машина затормозила у ворот зоны. И Олег Дмитриевич услышал, как заскрипели на ржавых петлях ворота. Самосвал въехал на территорию зоны.

— Заберите жмура из кузова! Из карьера привез! — услышал голос водителя.

— Да выкинь во дворе у пекарни. Там его подберут, — откликнулся охранник.

И вскоре Кондратьев оказался под кучей угля, сдавившей ребра, голову, спеленавшей движение и дыхание.

Он испугался не на шутку, когда почувствовал, что ему недостает воздуха, и изо всех сил стал выбираться наружу. В ушах стоял перезвон. И вдруг отчетливо услышал:

— Эй, мужики! Гляньте, уголь шевелится! Если это жмур, то я кто?

Кондратьев вылез наружу задом. Весь черный, в угольной пыли. И, глянув на пекарей и кочегаров, сел на угольной куче.

— Ты что? Сдвинутый? Чего не слинял?

— Так это ты жмур?

— Во, шибанутый козел! Сам в зону нарисовался! Целый час на воле был. Без охраны! И не смылся! — удивлялись зэки и не верили собственным глазам.

За симуляцию и отлынивание от работы Олега Дмитриевича бросили в шизо.

Там уже сидели семеро мужиков из прежнего, воровского барака. Был и фартовый. Он лежал возле батареи, грел спину. Все остальные стояли у стен.

Олег Дмитриевич повалился на пол. Хотелось забыться. Пусть и на голом цементе. Лишь бы не сыпались на голову глыбы угля, удары охраны. Но едва он коснулся пола, воры взяли его на кулаки.

— За что? — не понимал Кондратьев.

— Закон не уважаешь, падла! Ты кто есть? Фраер! А он — законник, фартовый! Не то тебе, паскуде, нам при нем сидеть не положено! Секи! — поддели для памяти в дых.

Он стоял, прислонясь спиной к стене. Три дня без сна, выслушивая насмешки воров в свой адрес. Они обзывали его, материли, испытывая терпение.

Олег Дмитриевич молчал. Знал, скажи хоть слово, из-месят в котлету, втопчут в пол, и никто за него не вступится, не вспомнит о нем.

На четвертый день фартового увели из шизо, и Кондратьев не сел, свалился на цемент.

— Расписался, засранец! Кишка тонка! Ну что? Срежемся на него в рамса? — предложил косой.

— Сам откинется. Не хочу об жмура мызгать хер, не на помойке его нашел, — ответил Кобра.

— Кондратьев! На выход! — внезапно крикнул охранник от двери. И повел Олега Дмитриевича в оперотдел.

— Ну, как самочувствие? — встретил его начальник отдела, улыбаясь одними губами.

— Плохо. Умираю, — ответил хрипло.

— Крепитесь. Вам еще повезло. В шизо недолго задержались. Вам за симуляцию полагался месяц…

— Не сачковал я.