Разумеется, я согласился и сказал дяде Феде: мне лестно такое ваше доверие ко мне и я сегодня же прилечу к вам в госпиталь.
— Дядя Федя? — сказал Фёдор. — Мой тёзка… Уж не Фидель ли это Кастро, президент Кубы? Они с отцом знакомы, и хотя общаются заочно, но между ними завязалась большая дружба. Отец ему говорит: не надо вам никаких ракет, и станций слежения — вы только скажите, какая вам грозит опасность, и я приду к вам на помощь. Мы тоже зовём его дядей Федей. Я не однажды бывал у него, и он просил меня научить пилотировать «Пчёлку».
— Да, это он самый, — согласился Борис. — Мы с Драганой и с нами наш друг Павел не однажды летали к нему, помогали там в строительстве клиник. Фидель принимал нас у себя дома и просил называть его дядей Федей. Кубинский лидер по-сыновнему нежно относился к нашему бывшему владыке Хрущёву, и будто бы Никита Сергеевич, обнимая его, назвал Федей. «Наш Федя», — сказал Хрущёв и склонил свою лысую голову к могучей бороде Фиделя Кастро. Фиделю нравится это русское имя, и он однажды сказал: «Жаль, что я родился нерусским. Меня бы в России называли Фёдором».
Поднялись на крышу дома: островитяне ахнули, не увидев тут вертолёта. Драгана побледнела, со страхом взглянула на Фёдора. Тот был спокоен и сочувственно улыбался.
— Вертолёт!.. — воскликнула Драгана. — Вчера вечером он был тут.
Фёдор развёл руками:
— Вечером был, а утром…
Фёдор продолжал стоять у лестницы, ведущей из дома на крышу, и как-то загадочно, хитро улыбался. Он утаил, что вечером, последним покидая «Пчёлку», задал ей режим невидимки.
— Нет нашей «Пчёлки»! Что же теперь будем делать?
Островитяне молчали.
— И как мы теперь? На чём полетим?
Борис повернулся к Фёдору:
— А улететь на нём никто не мог?
— Могли, конечно. Кто-то подкрался и — был таков. У вас тут есть Иван Иванович и Ной Исаакович. Народец ненадёжный. Ну, Ной Исаакович — личный врач Бориса Петровича, а Иван Иванович кто таков? Я-то давно его выследил, у меня есть и его доклады, которые он шлёт в Пентагон с вашего острова. Не он ли сыграл с нами злую шутку?
— Ну, нет! — воскликнул Неустроев. — Этот мешок с гнилым горохом к таким делам не сподручен.
Фёдор продолжал упавшим голосом:
— М-да-а, задачка с тремя неизвестными: кто, когда и зачем умыкнул нашу машину? Да и как это можно сделать? Машина — не портсигар и не спичечный коробок. И весит она двадцать пудов. В карман не положишь. И в рюкзак не запихнёшь. Так как же мы теперь?
Павел Неустроев, как человек самый решительный и смышленый в технических делах, направился на середину бетонной площадки, где была поставлена «Пчёлка», но не сделал и нескольких шагов, как что-то угрожающе зашипело и в грудь ему ударила струя воздуха. Сделал ещё два шага — шипение усилилось и струя стала туже. Попробовал свернуть в сторону — струя за ним. Ускорил шаг по кругу — она его догоняла. И становилась сильнее, и шипела, точно разъярённая кобра.
— Фу, ты!.. — отступился Павел. — Чертовщина какая-то!..
И посмотрел на Фёдора, но тот по-прежнему хранил спокойствие и улыбался с каким-то лукавым и, казалось, совсем неуместным торжеством. Потом он достал из кармана пульт, поднёс его к губам:
— Евстафий!.. Это я. Откройся.
Самолёт неспешно, и не весь сразу, стал высвечивать свои очертания, и удлинялся, готовясь принять пассажиров. Островитяне замерли. Многое они повидали на корабле, но такую мистификацию не могли вообразить.
Дверь открылась — и пассажиры, пропустив вперёд Драгану, вошли в салон. |