|
Сам служил. На Камчатке, в ПВО. А вы, я вижу, «летуны»… Из штурманского училища, что ли?
– Да нет. Не из штурманского, а… – начал Захаров, но под взглядом друга умолк: с посторонними о службе их учили не заговаривать. – Мы в командировке, – за него закончил Кравец. – Понимаю… В Копейске, неподалеку от железнодорожного тупика, водитель затормозил: – Тут сами доберётесь. – Спасибо вам… Вот деньги… – Рваные ваши я не возьму… Что я – гад какой со служивых тянуть?.. Вам они в командировке ещё сгодятся… Ну, бывайте, ребята! – Он нажал на газ. – Вот это настоящий мужик, понимающий… – Ага. Не то что подлый таксист… – на бегу обменялись они мнениями. Теплушки отыскали без труда. Девять новеньких «телячьих» вагонов стояли на стрелке. К ним медленно пятился маневровый паровоз. В центре состава взад-вперёд нервно прохаживался Шалов. Заметив подчинённых, он глянул на часы. Кравец посмотрел на свои. Двадцать ноль-ноль. – Товарищ сержант… – стал рапортовать он, но комод оборвал: – Водки привёз?
2 «Питие определяет сознание», – так творчески переработал классиков марксизма народ. Именно питие, а не бытие. В справедливость этого утверждения Кравец поверил, когда они забрались в теплушку, предназначенную для караула. Половина вагона была перегорожена листами фанеры с косо висящей на ременных петлях дверцей. Вторая половина была заставлена продолговатыми ящиками. – Это часть груза. Особо важная, – осветив фонариком сургучные печати на ящиках, пояснил Шалов. – Ну, что встали, как идолы? Заходите в караулку, май дарлинг, и помогите Масленникову растопить печь. У него ничего не получается… Да поторапливайтесь, сейчас тронемся! – Есть поторапливаться! – в голос отозвались Кравец и Захаров. От радости, что прибыли вовремя, и Шалов показался не таким противным, как всегда. В караулке царил полумрак. Керосиновый фонарь, висевший справа от входа, освещал только часть пространства: печку-буржуйку в центре, большой фанерный ящик у стены, заменяющий стол, и два ящика поменьше вместо табуретов. За ними едва просматривались деревянные нары. Дальняя стена скрывалась во мраке. У буржуйки на корточках сидел Мэсел в телогрейке. Приставив штык-нож к большому сучковатому полену, он изо всех сил колотил по нему другим поленом, поменьше. Штык-нож соскальзывал. Мэсел матерился. – Привет, Железный дровосек! Ты так штык-нож угробишь! – Ты бы, Кравец, не подкалывал, а помог, – оскалился Мэсел. – Печку растапливать – это тебе не к мамочке ездить! – Договорились же, в карауле называть друг друга по именам… Чего ты сразу в бутылку лезешь? – выступил в роли миротворца Захаров. – Ты попробуй эту железяку раскочегарить, тогда посмотрим, полезешь в бутылку или нет… Кстати, о бутылке… Привезли? – А то как же! – Вот это здорово! А вот это… – Мэсел ткнул пальцем в потолок, – не очень… Потолок вагона был покрыт толстым слоем льда. У стен лёд образовывал могучие наросты, похожие на сталактиты. Кравец видел такие во время школьной поездки в Кунгурскую пещеру. Там его поразил грот под названием «Бриллиантовый». Подсвеченные прожекторами стены пещеры переливались разноцветными красками, создавали ощущение, что находишься в сказке. Сосульки в теплушке восхищения не вызвали – напротив, озноб прошёл по телу. |
