— Чего вы хотели от моего сына? — с возмущением спросила она.

Ничего нет удивительного, что прокуратура решила обращаться с ней очень осторожно. Ничего нет удивительного, что ее не просили в зале суда опознать Кларенса Богги. Задай они ей такие вопросы, она сказала бы, что, по ее мнению, Кларенс Богги — не тот человек, которого она видела, что у него другая комплекция, другая походка и что она уверена во встрече с настоящим убийцей, который бродил вокруг в то время, когда Кларенс Богги уже сидел в тюрьме. Рассказала бы она и то, что полиция отказалась приехать по ее звонку.

Необходимо напомнить, что к моменту начала нашего расследования со дня убийства Петерсена прошло пятнадцать лет. И мы уже не могли поговорить с этим мальчиком, потому что он вырос, стал молодым человеком, пошел на войну и отдал жизнь за свою страну.

С другой стороны, помощник прокурора, который так старательно обходил острые углы, сам был обвинен в преступлении и попал в тюрьму.

Так что в наших руках была версия, которую мы не могли проверить. Мать, естественно, не слышала разговора сына с помощником прокурора. Она знала только то, что ей рассказал сын, после чего она выразила в прокуратуре свое возмущение. Это была грязная и подлая история. Помощник прокурора пытался обмануть правосудие, убеждая мальчика, который только входил в жизнь, совершить бесчестный поступок, о низости которого он сам был прекрасно осведомлен, он пытался обречь человека на смерть, убеждая двенадцатилетнего мальчика: «Я официальное лицо. И я не стал бы просить тебя делать что-то противозаконное».

Таково было положение дел, когда мы приступили к расследованию дела Богги, первого дела Суда Последней Надежды, которое должно было доказать, оправдаются ли наши надежды и замыслы, хотя мы понимали, что столкнемся с плотно запертыми дверями, за которыми кроются темные и мрачные помещения.

Когда мы со Стигером обсуждали манеру подачи материала о деятельности следственного комитета Суда Последней Надежды, мы согласились, что не можем ждать, пока в расследовании будет поставлена последняя точка, и лишь потом рассказывать о нем читателям.

Мы чувствовали, что должны вести читателя за собой. Мы хотели, чтобы он ощутил интерес к делу восстановления справедливости. Мы хотели, чтобы читатель проникся вниманием к данному делу, и поэтому мы должны втягивать его в ход расследования.

Было решено, что мы проведем краткое предварительное расследование, после чего начнем работать непосредственно над делом, не предвосхищая выводов, виновен ли осужденный или нет, а просто исходя из того, что это дело нуждается в расследовании, в ходе которого читатели «Аргоси» будут, образно говоря, из-за плеча наблюдать за нашей работой.

Мы должны будем постоянно помнить, что Суд Последней Надежды — не журнал и не следствие в привычном понимании слова, а общество, непосредственно читатели журнала. И группа расследователей не представляет собой ничего иного, как просто группу расследователей.

По этой причине, вылетая в Вашингтон, я взял с собой портативную машинку и каждый день печатал на ней, подводя итог тому, что было сделано. Каждый вечер мы тщательно изучали протокол заседания по делу Богги, анализируя свидетельства и показания. Поскольку протокол состоял из нескольких томов, расписание было довольно напряженным. Днем мы беседовали со свидетелями. Вечером изучали записи и протокол, анализируя суть свидетельств. Рано утром я составлял отчет для журнала, и когда в нем скопилось достаточно материалов для первой публикации по делу Богги, Шиндлер вернулся в Нью-Йорк, а я отправился на свое ранчо в Калифорнии, взяв с собой протокол.

Возникла довольно любопытная ситуация. Власти в Вашингтоне внезапно поняли, что о деле, которое рассматривалось в их штате, будет широко известно, но они, в сущности, ничего не знали о нем.

Генеральный прокурор штата Вашингтон позвонил мне и осведомился, не могу ли переслать им протокол дела.