И вдруг она спросила меня:

— А почему ты тогда поверил моему письму? Я ведь не решила тогда ещё с замужеством и только хотела проверить тебя? А ты поверил, и потому я на самом деле вышла за Петра, и мы уехали в Англию.

Эти слова Ани меня убили. Я долго не мог ничего ответить. Получалось так, что я сам себе подписал приговор, поверив единственной фразе «Я выхожу замуж», хотя на самом деле этого не было? Я, не задумываясь, поддался страсти суданской девушки и тем самым перечеркнул свою любовь к Юле? Я думал, что наказываю Юлю за измену моим чувствам, а наказал нас обоих. И это я понял только сейчас. И откуда-то издали до меня дошёл вопрос, который задала мне Юля:

— А что же ты хотел сказать мне своими письмами?

И я ответил то, что лежало тяжёлым грузом на мне все эти годы:

— Я люблю тебя. Это можно было прочитать по первым буквам моих писем.

— Жаль, но я не догадалась.

— Но, я и сегодня не женат. Не всё потеряно.

— А как же Рита?

— Не знаю. Мы расстались так внезапно. А никого другого я не нашёл.

— Зато я замужем. И у меня есть дочь. А письма я твои храню. Когда приедем домой, прочитаю зашифрованное послание. Не мог просто написать? — и она усмехнулась. — В этой конкурентной борьбе ты проиграл, хотя мог, возможно, и выиграть. Но мой муж оказался более пылким, за что я его и люблю.

В её словах не было горечи или сожаления, но они прозвучали мне упрёком, и я готов был заплакать.

— А мне казалось, что мои чувства к тебе я довольно ясно выражал в письмах даже без расшифровки.

— Ну, извини. Я, наверное, хотела, чтобы ты написал прямо своё признание, а вместо этого ты писал о других девушках.

— А твой муж признался сразу?

Юля улыбнулась, отвечая:

— Мы влюбились друг в друга с первого взгляда, с его первого поцелуя, но я долго проверяла его. И хватит об этом. У нас дочь. И я люблю их обоих. А ты стал писателем?

— Нет. Как-то сразу перегорел. Рассказы о Судане валяются в папке, а больше не пишу. Да и некогда.

Расставаясь, мы даже не поцеловали друг друга. Наверное, оба боялись, что поцелуй может связать нас, и всё станет очень сложным. Юля протянула руку и сказала:

— Прощай. Наверное, мы больше никогда не увидимся. Нас с мужем переводят работать в Дели.

Так и не встретились.

Мы подъезжаем к нашему дому. Оставляю машину во дворе, поднимаемся на лифте на девятый этаж. В квартире знакомлю Юджина с родителями. Пока мама хлопочет, накрывая на стол, мы устраиваемся на диване, и я рассказываю, упоминая теперь мельчайшие подробности своего пребывания в Судане и моего знакомства с Халимой, с её мамой и дедушкой.

Во время моего рассказа Евгений Фёдорович сидит, отклонившись назад, закинув руки за голову. По его лицу трудно было судить, о чём он сейчас думает. Только бегающие желваки на скулах говорили о том, что зубы сжимаются, сдерживая волнение.

Мой рассказ закончен. Я умолкаю. Евгений Фёдорович разжимает зубы:

— Я так понимаю, что мы с вами теперь родственники.

— Выходит, что так.

— Как же всё неожиданно. И как это хорошо! У меня есть дочь. Она хочет меня видеть, не смотря на то, что я ни малейшим образом не принимал участия в её жизни. У меня есть жена, хотя я не имел ни малейшего представления об этом. Я должен искупить свою вину перед ними. Я обязательно поеду в Судан и заберу Риту в Крым. Только надо сначала навести порядок на Украине. Сегодня я буду говорить об этом с протестующими на майдане. Их надо убедить в том, что они совершают ошибку, идя на поводу у фашистов, которым не нужен мир на Украине, которым нужно лишь сменить одно правительство на другое, которые действуют по указке Америки, а не по велению сердца.