Евгений Фёдорович дрожащей рукой снова приглаживает седые волосы на голове. Он не находит слов и молчит.

— Папа, хорошо, что Женя тебя находил, — говорит Халима, вытирая с глаз слёзы.

— Нашёл, дочка, нашёл, — то ли поправляя, то ли соглашаясь с нею, произносит Евгений Фёдорович. — Расскажи о себе немного. Как ты живёшь? Как мама?

— А она сегодня прилетел меня, — и она закричала, отходя куда-то в сторону: — Мама, тут папа! Иди сюда!

На экране возникла комната, в глубине которой виднелась открытая дверь. В эту дверь вошла женщина, обёрнутая в белоснежный топ. Её широкое лицо было тёмным, губы пухлыми, а глаза испуганными. Она сделала два шага в сторону компьютера, напряжённо глядя на экран, и вдруг медленно осела на пол. Тут же её подхватила под руки Халима, подняла и повела к вращающемуся офисному креслу.

Тело Риты двигалось почти машинально. Халима хлопотливо усаживает её и, глядя на отца в экране, извиняется на английском:

— We beg your pardon. Mammy didn’t expect to see you.

Но Рита неожиданно говорит по-русски:

— Я знай русски. Драствуй, Зеня.

На Евгения Фёдоровича трудно смотреть без содрогания сердца. Он тяжело дышит, левая рука зажата в кулак и прижата к груди, а правой он нервно причёсывает волосы.

В ответ на приветствие Риты он глухим голосом говорит:

— Здравствуй, Рита. Ты удивительно не изменилась. Ты такая же, как была.

— И спасиба! — говорит Рита и плачет.

— Это тебе спасибо! Не плач, пожалуйста.

— Могу нет плакать, — и она ещё больше разрыдалась.

Я включаюсь в разговор:

— Халима, давай, мы позвоним снова вечером. Когда мама успокоится.

— Хорошо. Мы будем подождать.

Я выключаю компьютер. Евгений Фёдорович удивлённо произносит:

— Она почти не изменилась. Такая, как я её помню. Это удивительно. А ведь прошло сорок лет. Ей пятьдесят шесть, а мне шестьдесят два. А как будто и не было этих лет. Придём с майдана, позвоним и я предложу ей жениться. Я люблю её.

По-зимнему темнеет рано. Мы одеваемся и выходим. Садимся в машину и едем на улицу Грушевского. Не доезжая баррикад, останавливаю машину в начале улицы. Выходим и направляемся к горящим покрышкам.

На лицах многих людей рот и нос покрывают белые маски, у других противогазы, третьи свои лица скрывают чёрными матерчатыми масками с прорезями для глаз и рта. В руках палки. Некоторые имеют щиты. Есть и вооружённые огнестрельным оружием.

Подходим к высокой колоннаде. Рядом несколько легковых машин. Справа от колонн стоит поперёк улицы автобус. За ним ряды солдат «Беркута» плотно закрытые щитами со шлемами на головах.

Толпа протестующих приближается к солдатам, начинает бросать в них камни, бутылки с зажигательной смесью. Я делаю пару кадров и мы с Евгением Фёдоровичем отходим назад. В это время солдаты «Беркута» выходят из-за автобуса и бросаются в наступление, прикрываясь щитами и размахивая дубинками.

Народ отхлынул назад. Беркут ещё немного двигается вперёд, гоня впереди себя толпу, но потом возвращается на свои прежние позиции, и толпа тут же следует за ними, бросая в них взрывающиеся петарды, коктейли Молотова, булыжники. Двое в масках поставили перед собой какое-то сооружение типа древней пищали, заправляют её бутылкой с горючей смесью и выстреливают по солдатам. Бутылка перелетает через строй молодых ребят в камуфляжной форме, вооружённых щитами и дубинками, и падает одному из них на спину. Человек загорается. Другие бросаются его тушить.

Солдаты снова идут в наступление, прогоняя толпу, и снова по чьему-то приказу откатываются назад. Мы наблюдаем издали, как картина повторяется несколько раз.