Я забываю включить диктофон. Да и не думал, что услышу то главное, что нужно для статьи. Но я запомню. Мой отец пожимает руку Евгения Фёдоровича, говоря:

— Спасибо вам! Мы с вами, наверно, ровесники, но вы явно выглядите моложе своей пылкостью. Я тоже был на майдане и меня там избили. Теперь меня жена туда не пустит. А вы молодец!

Мама приглашает за стол. Я открываю бутылку коньяка и разливаю его по рюмкам.

Затем открываю бутылку шампанского, предлагая начать с него. Но Евгений Фёдорович отодвигает свою рюмку и просит налить в бокал сок.

— Вы не пьёте спиртное? — участливо спрашивает мама.

— Пью, — говорит он, — но сейчас не буду. Извините. Там на майдане всякое может быть, и когда от человека пахнет спиртным, его обвинят в том, что он пьян и потому бушует. Нельзя давать повод к таким разговорам. Лучше потом как-нибудь.

Я соглашаюсь и тоже прошу налить сок.

— А ты чего? — говорит отец. — Тебе-то не грех выпить за тестя.

— Но я тоже пойду на майдан с Евгением Фёдоровичем. Не забывайте, что я журналист и для того приехал, чтобы всю правду отразить в газете.

— Может, не стоит? — жалобным голосом возражает мама.

— Так, — твёрдо говорю я, — это вопрос решённый. А вы можете за нас выпить. Мы уж после майдана.

Обед проходит в несколько грустной обстановке, поэтому Евгений Фёдорович взрывается весёлым голосом:

— Что это мы как на похоронах? Веселее смотрите. Мы же сидим новой семьёй теперь. Давайте споём что-нибудь, — и он без всякого перехода запел «Катюшу».

Мы не сразу, но на припеве подхватываем песню, и вот уже поём хором «Выходила, песню заводила…». Дальше пошла украинская «Распрягайте, хлопцы, коней», потом о Москве «Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля» и снова украинская «Ничь яка мисячна».

Евгений Фёдорович поёт приятным баритоном. Заметно, что петь он любит и умеет. Настроение у всех поднимается. Я делаю фотографии поющих за столом и отдельные портреты. Снимаю на видео камеру мобильного телефона.

После обеда сажусь, как обычно, за свои записи происходящего, а Евгений Фёдорович разговаривает с моими родителями.

Тут мне приходит в голову связаться по скайпу с Халимой. Я предлагаю Евгению Фёдоровичу присоединиться к разговору. Вчера вечером я не сказал ей о предстоящей встрече с её отцом, оставив это в качестве сюрприза.

От наметившегося разговора с дочерью, хоть и на расстоянии, отец явно взволновался. Он садится рядом в стороне на стул у компьютера и постоянно приглаживает рукой волосы на голове или потирает переносицу.

Нажимаю вызов на скайпе, гудит продолжительный сигнал, и на экране появляется голова Халимы. Она очень близко находится к глазку видеокамеры, поэтому не умещается вся и не видно, что в комнате. Я тоже близко от глазка, и тоже отображается только моё лицо. Мы здороваемся, я спрашиваю, как она себя чувствует. Она улыбается, понимая, что я имею в виду её беременность. Отвечает, что всё нормально и сразу задаёт вопрос:

— Женя, ты нашёл мой папа?

Я радостно киваю головой и отвечаю:

— Ты можешь с ним поговорить сейчас, — и перевожу глазок видеокамеры на Евгения Фёдоровича.

Он сидит дальше и потому видна почти вся его фигура.

Они оба молчат. Из глаз Халимы выкатываются слёзы. Она почти шёпотом говорит:

— Здравствуй, папа!

— Здравствуй, дочка, — послышалось в ответ.