Александр Андрюхин. Судьба
Исполин августейший бык, круторогий, с упрямым лбом, он спускается, дабы быть господином, а не рабом,
но лишь дрогнет под ним земля, поведут его боль и страх, как бессмысленное теля за стальное кольцо в ноздрях.
В нас такой же азарт мычит… Нас ведь тоже в конце концов неизменно любовь и стыд за златое ведут кольцо. Сердце не обмануло. Она сидела на том же месте, как всегда, и смотрела в темноту. Я подошел к ней и, ни слова не говоря, сел рядом. Она не шелохнулась, не воспротивилась и не высказала удивления. Мы долго молчали. Наконец она вздохнула: — Зря все это. Мы не будем счастливы. Я проклята… — Чушь! — перебил я с жаром. — Выбрось все из головы. — Мою бабушку проклял прадед за то, что она бежала с белогвардейским офицером в Рим, — продолжала Таня. — Проклял он и ее будущих детей, и внуков… Я последняя, кому осталось носить это проклятие. — Чушь! — повторил я упрямо, но она, не обратив внимания, продолжала грустно: — Нужна жертва для чьего-то спасения… Чтобы кто-то был счастлив, кому-то нужно отстрадать… Таковы законы равновесия. «Ванино пудрение мозгов», — подумал я, но не стал возражать, потому что бесполезно, да и слышал я все это сто раз. — От судьбы не уйдешь, — вздыхала она. — Я ее видела… Это было в прошлом году, когда умирала моя мама. Я шла из аптеки, подавленная и растерянная. Лекарств не было. И не было никому дела, что умирала моя мама. Я думала о том, чю проклятие сбылось и для бабушки, и для мамы, но не хотела верить, что и меня впереди ожидают только несчастья, и вдруг в молочном переулке, где обычно всегда пусто, я увидела ее. Она шла навстречу, растрепанная, измученная, с желтым лицом и синяками под глазами. Мы разминулись, мельком взглянув друг на друга, и только пройдя шагов десять, я сообразила, что это была я сама через двенадцать лет… — Почему через двенадцать, а не через одиннадцать и не через двадцать? — спросил я. — Не знаю, — ответила Таня. — Через двенадцать, и все… Втемяшилось в голову — через двенадцать, а почему, не знаю… Мы оглянулись одновременно, и я увидела себя как в зеркале, но в каком-то чудовищном преломлении во времени… Таня напряглась, задрожала, и в глазах ее заблестели слезы. — Тебе показалось, — стал успокаивать я, обняв Таню за плечи. — Это все нервы. — Нет-нет, — дрожала Таня. — Это была точно я. Наш род проклят до третьего поколения. Ее дрожь передалась и мне. Далее я не соображал, что творил, я целовал ее и стирал с лица слезы, успокаивал и расстегивал кофточку. Она совсем не сопротивлялась и только, стуча зубами, все повторяла: — Зря все это. Мы не будем счастливы. Я проклята… «Проклят тот, кто не пытается бросить вызов судьбе и с быдловской покорностью плывет туда, куда несет течение. Что же ты за человек, если даже не попробовал гребнуть против?.. Я увезу ее отсюда далеко-далеко. Мы снимем квартиру, подыщем подходящую работу, и все равно будем счастливы, назло врагам». Так думал я на следующий день. Так думал я через день. И на третий… А на четвертый, в субботу, приехал Осетр. Он подстерег меня на пустыре за сараями, неожиданно выплыв мне навстречу, когда я возвращался из мастерских. Он был таким же развязным, как в день моего приезда, со злыми маленькими глазками, длинным угрястым носом и скошенным подбородком. |
