Василий Дмитриевич сделал шаг вперед, наступив на саблю ногой, и снова крепко обнял брата:

– Поклон тебе низкий, Юрий, за службу верную и подвиги ратные! Так входи же в мой дом, садись за мой стол, преломи со мною хлеб, выпей душистого меда!

– Помилуй, брат, – полушепотом ответил воевода. – Я же токмо с дороги. Дозволь хоть железо на подворье своем скинуть да ополоснуться. Не в броне же мне на пиру сидеть! Париться и обедать не стану. Токмо дух переведу, и сразу к тебе. Любо?

– Токмо не задерживайся! Я жду! – Великий князь уже в который раз обнял воеводу и наконец-то отпустил. Стал подниматься по ступеням.

Наблюдавшая за всем этим с высоты крыльца Софья Витовтовна громко хмыкнула. Широким жестом отвела в сторону ковш, сунув кому-то в руки, развернулась и, подобрав юбки, скрылась в распахнутых дверях дворца.

Быстро миновав сени, выстеленные толстым слоем свежей соломы – дабы никто грязь с улицы в горницы не тащил, – она прошла через обитую синим сукном горницу без окон, подсвеченную лишь четырьмя масляными лампами на углах, проскочила в застеленный коричневой кошмой коридор, упирающийся в слюдяное окно. Обгоняя свиту, промчалась под расписным дивными птицами потолком, повернула в конце направо, нырнув в низкую дверь, и зашагала по тесовому полу меж бревенчатых стен – по проходу, предназначенному для слуг. Через тридцать шагов женщина вышла уже в соседних хоромах, снова оказавшись под расписными потолками, между закрытых кошмою стен, и ступая по персидским коврам.

Здесь московская правительница согнала с лица улыбку – для чего ей даже пришлось с силой прикусить губу, с суровым видом миновала три горницы с широкими продыхами над самым полом – для горячего воздуха от стоящих внизу печей – и остановилась перед резной двустворчатой дверью, каковую охраняли пятеро рынд в белых кафтанах и с маленькими бердышами в руках во главе с боярином в шитой золотом ферязи, надетой поверх переливчатой шелковой рубахи, с украшенной плетеными шелковыми шнурками саблей на боку.

Стража низко склонилась перед московской правительницей и распахнула перед ней тяжелые темно-коричневые и глянцевые от олифы створки, ведущие на женскую половину дворца – святая святых великокняжеских хором, куда посторонние гости попадали крайне редко и только по особому приглашению.

– Софья, подожди! – послышался громкий призыв из дальнего конца коридора.

Княгиня слабо улыбнулась, прошла в двери.

– Тебя супруг окликает, Софья Витовтовна, – на всякий случай предупредил боярин из стражи.

– Благодарю, Мамай Олегрович, – кивнула ему женщина, однако сделала еще два шага вперед по пушистому ковру с рисунком из овалов и черно-коричневого плетения. И словно бы в задумчивости остановилась, снова крепко прикусив губу.

Великий князь взмахом руки остановил свиту возле дверей, прошел вслед за женой:

– Софья, подожди!

– Да, мой милый! – резко развернулась женщина, и от неожиданности московский правитель отпрянул, сделав два шага назад. Громко кашлянул, повел плечами, а затем укоризненно покачал головой:

– Ты слишком холодна с Юрием, милая…

– Вот как? – удивленно вскинула подбородок великая княгиня. – Это по какой причине ты так решил, дорогой?

– Ты могла бы спуститься ему навстречу вместе со мной! Похвалить, проявить радость. Все-таки он привез нам еще одну победу! А ты… Ты даже слова доброго ему не сказала!

– Ты советуешь мне проявить интерес к другому мужчине, о мой возлюбленный супруг?! – изумленно приподняла брови женщина.

– Софья, ну что ты говоришь?! – всплеснул руками Василий.