— Ты знаешь, с какой скоростью ты ехал? — спросил он. Этот вопрос они задавали всегда, предоставляя возможность сказать правду и признать себя виновным или солгать копу и нарваться на более суровый приговор.

Я забыл, что по легенде немой, но, прежде чем успел заговорить, миссис Фишер спросила:

— Энди Шефорн, это ты?

Его режущий взгляд сместился с меня на нее и разом смягчился: лезвие из нержавеющей стали превратилось в плюшевого кролика.

— Эди Фишер, чтоб мне жить и дышать, — мне показалось, что в его улыбке слишком уж много зубов, больших и белых, как клавиши пианино. — Сколько прошло лет?.. Четыре! И вы не постарели ни на день.

— Да ладно, я выгляжу на десять лет старше. Сколько теперь у вас с Пенни детей? Насколько я помню, тогда было пять.

— Семь, — ответил он, — но мы намерены остановиться на восьми.

— Думаете, это самое лучшее число? — спросила она, и они рассмеялись.

Хотя коп стоял у моего окна, а его голова находилась в считаных дюймах от моей, я для него не существовал.

— Далеко не все торопятся заводить детей, поэтому кто-то должен заботиться об этом.

— Мне бы хотелось снова взглянуть на твоих детей… и на двух новых.

— Подъезжайте к обеду.

— Обязательно подъеду, как только закончится это маленькое приключение.

— А где Оскар? Спит в салоне?

— Дорогой, боюсь, Оскар отошел в мир иной четыре дня тому назад.

Слезы потекли из глаз Энди Шефорна. Такие же большие, как и все остальное, размером с виноградину, и он не пытался их вытирать.

Миссис Фишер, увидев его печаль, воскликнула:

— Дорогой, его конец не был ужасен, совсем нет. Мы с ним сидели в прекрасном ресторане. Только что отменно пообедали. Оскар доел восхитительный десерт, крем-брюле, какого мы никогда не пробовали. А когда положил ложку, его глаза широко раскрылись, и он сказал мне:

«Ох, я думаю, пришла пора попрощаться!» — и мертвым откинулся на спинку стула.

Шефорн наконец смахнул слезы.

— Он был чудесным человеком. Если бы не он, я бы никогда не встретил Пенни.

— Он знал, что она станет тебе идеальной женой.

Я ощущал соль в его слезах, клянусь, ощущал, и от форменной рубашки шел запах крахмала, выделялся под действием тепла его тела. В кабине становилось влажно, она все более напоминала прачечную на колесах.

— Между прочим, — продолжила миссис Фишер, — этот молодой человек — мой новый водитель, Томас.

Патрульный Шефорн не протянул мокрую от слез руку, которая как минимум вдвое превосходила размером любую из моих.

— Приятно познакомиться, Том.

Вжимаясь в спинку сиденья, чтобы оставить побольше места его огромной голове, я ответил:

— И мне, сэр.

Мой голос чудесным образом вернулся ко мне, я уже мог не изображать немого.

— Тебе будет непросто заменить Оскара.

— Мне это известно, сэр.

— И оказаться под крылышком Эди Фишер — это царский подарок судьбы. — Прежде чем я успел ответить, Шефорн спросил у моей пассажирки: — Том уже выглажен?

— Еще нет, — ответила она. — Он со мной еще меньше часа. И он еще не полностью синий. Но он куда более синий и более выглаженный, чем любой другой молодой человек его возраста, с которыми я когда-либо сталкивалась. Он станет полностью синим и выглаженным очень скоро.

— Хорошо. Очень хорошо. Узнав о случившемся с Оскаром, я даже боюсь спросить… как Хитклифф?

— Хит по-прежнему мертв, дорогой.