Синтия, между прочим, смотрела эту передачу по телевидению и проговорила в присутствии Отто:

— Глядя на нее, я точно знаю, что она никогда не употребляла увлажняющих кремов. Что за дура!

Они как можно реже старались видеть и слышать Энджи, поскольку, ко всему, были опечалены судьбой Уэксфорд-холла, хотя по мнению Отто, она заплатила сполна, и даже вдвое переплатила. «Откуда мне было знать, что она станет членом семьи?»

В любом случае, отсутствие Энджи вызвало интерес, и пустое место (очень дорогое) возле Клиффорда дало всем ясно понять о семейных неладах. Клиффорд сидел бледный от злости и, вместо того, чтобы не делать никаких комментариев, проговорил:

— То, как поступает моя жена — ее личное дело.

Вскоре всем стало известно, что Энджи вышла из телевизионной студии в сопровождении Марко. Группа назойливых репортеров проникла по следам группы в дом на Кенсингтоне, где группа шумела, громыхала и — учинила немалый переполох в окрестностях; через некоторое время туда подъехала «скорая помощь» и из дома вынесли на носилках голую и напичканную наркотиками Энджи.

Жители окрестностей говорили о регулярно устраиваемых оргиях с наркотиками.

Энджи вернули к жизни в госпитале святого Георга (теперь он закрыт: это великолепное здание возле Гайд-Парка, оно по сих пор не используется), где весьма банально ей сделали промывание желудка.

Все, что сказал Клиффорд после просмотра нашумевшего фильма — это то, что ему фильм совсем не понравился, и что он не станет навещать жену в больнице. И не стал.

Конечно, прессе все это было на руку: они терпеть не могли Энджи. Клиффорд оказался прав: они отомстили. И это еще была не вся месть: самое сладкое было впереди.

Лучшей подругой Барбары была принцесса, с которой в детском саду они делили вешалку для одежды. Барбару звали ко двору на ланч; принцесса приходила к Барбаре на чай. И будьте уверены, когда девочки обнимались на ступенях дворца либо около дома Барбары, Энджи расточала на виду у прессы сладчайшие материнские улыбки.

И вот оно обрушилось во всех газетах:

«Скандал в семействе, близком к королевскому»;

«Малышка-наркоманка в дворцовом детском саду»;

«Наркотики вмешались в дружбу двух высокопоставленных отпрысков»;

и даже «Королевское дитя посещало вертеп наркоманки».

И, хотя шум в газетах скоро улегся, королевской крови малышка более не приходила к Барбаре на чай; не посещали более они вместе танцкласс, не поступало приглашений Барбаре из дворца.

Клиффорд лишь рассмеялся и холодно заметил:

— Вот чего ты добилась.

На что Энджи топнула ногой и ответила:

— Это ты довел меня до этого!

Барбара была молчаливее, чем обычно: она горевала. У нее больше не было подруги.

После этого Энджи и вовсе перестала находить удовольствие в чем бы то ни было. Некуда было пойти. Клиффорд находился в постоянной депрессии (еще бы: его талант и дух предпринимательства были подавлены огромным состоянием Энджи). Казалось, у него не осталось никакой инициативы; и он перестал быть той лучезарной целью, за которой охотилась Энджи.

Как-то раз в запале она высказала ему это — и тут же пожалела о сказанном.

В отместку он перестал с ней спать. Даже если бы она поместила в свой пупок величайший бриллиант в мире, его бы это не тронуло. Тогда Энджи уехала на месяц в Калифорнию, на фирму, занимающуюся косметическими операциями, и там ей подтянули кожу и сделали полную чистку лица в попытке исправить ее внешний вид (она полагала, что беда — в этом). Но что-то необратимо нарушилось, и ее кожа пошла буграми и морщинами, которые невозможно было скрыть. Стало хуже, чем было.