|
Спутать работы Лэлли с другими невозможно, не отличить их от декора для стен — также. Он был тем, что именуется иногда галерейным художником: его творения были созданы для голых огромных стен и смотрелись на расстоянии, в большом пространстве. Там приглушенные крики изумления, шока или отвращения быстро гаснут в густом музейном воздухе. (Какая горестная судьба у картин, наверное, думал об этом сам Джон Лэлли. «Котенок и рука» — была долгое время засунута в щель между двумя соснами в саду, где могла бы вызывать восхищение вольных птиц, что предпочтительнее краткосрочного внимания людей, неспособных оценить эту вещь).
Что касается частных небольших галерей, то они берут около половины дохода от комиссионной продажи. Это все равно что помойки мира искусства. Пойдите на любой вернисаж и посмотрите на этих остолопов и зевак, на этих позеров, ахающих и охающих — и выписывающих чеки не глядя. В целом, Джон Лэлли предпочитал дарить картины друзьям. По крайней мере, таким образом за ним оставался контроль за владельцами, на чьих стенах теперь они жили. Но друзья? Какие друзья у Джона Лэлли? С той же быстротой, с какой очарование его личности завоевывало их, они и исчезали, пугаясь его паранойи и дурного нрава. Их было немного, поэтому их вполне можно обозначить и не как друзей, а как реципиентов его картин. Вот так получилось, что, доведенный до болезни невозможностью разрешения проблемы хранения картин, или кажущейся невозможностью, Джон Лэлли был вынужден принять предложения Леонардос и оформить с его представителем договор на дарение. А Леонардос, в свою очередь (или, вернее, Клиффорд Уэксфорд), оказал Джону Лэлли дополнительные услуги: избавил его от мучительного надзора за его творениями; заново отстроили разбитый гараж; вмонтировали там кондиционер и поглотительную систему, дабы остальные картины могли храниться в нужных условиях. Чердак также был переоборудован при помощи Леонардос, чтобы полезный картинам северный свет проникал через крышу. Таким образом, Джон Лэлли мог по своему желанию рисовать в гараже, а хранить картины на чердаке, или наоборот. Но если картинам Джона Лэлли угрожало нанесение ущерба, то Леонардос вступал в права владения своей собственностью, а собственностью Леонардос творения Лэлли оказались благодаря неприметному пункту в договоре, добавленному Уэксфордом. Джон Лэлли, презирая и ненавидя Клиффорда, все же доверял ему как почти единственному истинному ценителю своего искусства. Джон был уверен — что бы ни случилось, Уэксфорд, по крайней мере, не поступит с картинами так, как поступили некоторые коллекционеры — поместили их в запасники. Для художника это все равно, что ослепить и лишить его слуха. А теперь Клиффорд поступил с Джоном именно так. И не для того отнюдь, был уверен Джон, когда вышел из ступора, увидев, что картины исчезли; не для того, чтобы сохранить их, нет! О, они пережили уже столько штормов, и даже тогда, когда он в ярости резал «Лисицу», уже тогда он вынашивал в душе новый, улучшенный вариант ее. Теперь Джон был уверен, что то была месть Клиффорда Уэксфорда. Джон Лэлли, безвестный художник, вышиб дверь самому Клиффорду Уэксфорду и напал на него — это не пройдет неотомщенным, нет! Вот почему теперь пропали в хранилищах Леонардос восемь лучших его картин, а Клиффорд, Джон был уверен в этом, улыбался и говорил покровительственно: «Это все для блага Джона Лэлли», а затем спал с его белокожей нежной дочерью на сатанински-черных простынях. Вот оно, наказание для Художника. Прошло пятнадцать дней, когда Эвелин осмелилась пробраться в собственный дом и начать вычищать и отмывать его, и прошло целых три месяца до той поры, пока жизнь в коттедже Эпплкор начала напоминать что-то нормальное. Джон Лэлли постепенно вернулся к своим «Сабинянкам», фактически насилующим римских солдат; он изобразил сабинянок как ненасытных, кровожадных гарпий. |
