– Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Пам!

Пам! Пам!

– А мне, сэр, очень нравится, – сказал вдруг юнга Ю, которого давным-давно никто не принимал в расчёт, и надо сказать, что он всё время держался очень скромно. – Мне очень нравится: плывёт наш фрегат по Великому океану, и на нём флажками написано:

ТЁМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖИДКОЕ ТЕЛО ОКЕАНА.

– Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Пам!

Пам! Пам!

– Это же чудесно, – продолжал юнга. – Все встречные корабли, да и люди на островах, будут радоваться. Иные просто посмеются, а другие задумаются о Великом океане, третьи подумают, что мы чудаки, зато уж всякий поймёт, что корабль с такими флажками никому не принесёт вреда.

– А вы, господин Ю, оказывается, лирик, – сказал Суер-Выер. – Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Я и не думал! Ху-ду-ду! Замечал склонности к философии, но лиризма не отмечал. Пам! Пам! Пам!

– Лирик – это вы, сэр, – поклонился юнга. – Я бы насвистывал «Патетическую сонату», с вашего позволения.

– Ладно, – сказал Суер. – Пусть надпись пока поболтается на верёвках, а нам пора на берег. Подадим милостыню по мере возможностей. Кто со мной?

После разных заминок и подсчётов кошелька в шлюпку загрузились, кроме капитана, старпом и мы с лоцманом.

– Возьмите и меня, капитан, – попросился юнга. – Денег у меня нет, но вдруг да здесь мой папа. Я чувствую что он недалеко.

Ху-ду-ду!

Ху-ду-ду!

Пам!

Пам!

Пам!

Глава LXVIII. Остров нищих

Воющая, орущая, свистящая толпа окружила нас и стала хватать за полы халатов, за рукава, за орденские ленты.

– Дай! Дай! Крепдешину! – орали многие.

– Жидкого тела! Жидкого тела!

Каким-то образом некоторые узнали, что у Кацмана есть два фейерверка. Они дёргали лоцмана за фалды с криком:

– Подай фейерверк! Подай фейерверк!

– А ну-ка цыц! – гаркнул Пахомыч. – Разойдись по местам! Сядь! Прось культурно! Кому говорю?! Заткнись! Не ори! А то сейчас Чугайлу с борта привезу! Он тебе подаст крепдешину в харю!

А остров меж тем пейзажем своим был гол как сокол, местами только валялись на песке обломки мраморных колонн и постаментов.

Нищие поняли, что хором нас не возьмёшь, разошлись с лёгким ворчанием по своим законным местам и расселись в некотором скромном порядке.

Первым в этом чудовищном ряду сидел человек с деревянной рукой. Рука эта абсолютно бездействовала, а только тянулась к нам, однообразно приговаривая:

– Подайте человеку с деревянной рукой!

– Подайте Древорукому!

– Подайте Рукодревому!

– Подайте бедному человеку, который ничего не имеет, кроме деревянной руки!

Суер подал целковый.

Старпом – гривенник.

Я подал подаяние.

Лоцман Кацман подал прошение об отставке подавать.

– В чём дело, Кацман? – спросил капитан. – Сейчас не время шуток, я бы сказал: кощунственных!

– Подаю, что могу, – отвечал лоцман. – Кстати, этот человек богаче меня. При наличии деревянной, вырезанной, скорей всего, из жимолости, руки, у него имеется и две других: левая и правая.

Наш деревянный нищий действительно, отложив в сторону резьбу по дереву, свободно философствовал двумя другими руками, пересчитывая подаяние.

– Что же получается, голубчик? – сказал старпом.