– Буду молчать как рыба, Крисп.

– Поклянись!

– Клянусь всеми богами! – Колбасник молитвенно поднял руки.

– Ладно…

Крисп налил себе вина. Спросил, есть ли еще. Нет, не оказалось вина. Ведь и так выдули почти целую урну.

– Я буду жить на этой улице… Вон в том конце. Там сейчас живет некий богач.

– Богач?.. Наш покупатель?

– Чей это – ваш?

– Мой… Марцелла… И… и…

Слова застряли в горле у бедного Сестия, который, несмотря на злой, колючий язык, в сущности, был мелким трусишкой.

– Так вот… – Крисп нахмурился. Стал мрачней тучи. Туго сжал кулаки. – Будет ему – он пожил в свое удовольствие.

– Ты это про того?.. У которого пухленькая жена?.. Пухленькая дочь?.. Слуги черномазые?..

– Ага, он самый, Сестий.

– И он отдаст тебе свой дом?

– Наверное.

– Вы сторговались?..

Центурион усмехнулся:

– Он слишком долго интриговал против великого и мудрого Суллы. Теперь – довольно!

Крисп решительно поднялся, подпоясался мечом, надел шлем. Вышел на улицу. И бросил через плечо с каким-то злорадством. С особым удовольствием:

– Можешь явиться на оплакивание: я ему несу черную весть.

Колбасник, кажется, понял наконец, в чем дело. Он только и вымолвил с большим трудом:

– Как?.. Прямо с утра?..

Центурион зашагал:

– А чего ждать? С утра удобнее. И ванна, наверное, уже готова…

И шаги его гулко отозвались на пустынной улице.

Колбасник остолбенел. Ему с трудом верилось в услышанное. Что же это такое? Несут смерть человеку? Который ничего не подозревает? И совсем без суда? При посредстве этого бездумного Криспа?.. Нет, не верилось в это…

Сестий бессмысленно взирал на дома и узкую щель меж ними. У него земля закачалась под ногами. Заходила ходуном…

– Чем ты любуешься? – услышал за собою колбасник.

– Это ты?

– Да, я.

Башмачник Корд тоже глядел в ту сторону, что и Сестий. Но там, впереди, – ничего, кроме сумрака и утренней прохлады.

Колбасник протянул руку. Что-то хотел сказать. И не мог. Ноги у него тряслись. Пухлая челюсть отвисла. Глаза потускнели. От страха…

– Что с тобой, Сестий?

Башмачник ничего не понимал: стоит онемевший человек, вытянул руку, разинул рот. Что все это значит?

И вдруг в конце улицы раздались душераздирающие крики. Спустя несколько минут на улицу выбежали женщины в домашнем платье. Они ломали руки и взывали о помощи.

– Послушай, – рыдая, проговорил Сестий. – Это – Крисп… Он с мечом… Там кровь… Не надо!

3

Децим подходил к знакомой ограде с тяжелым сердцем: Коринна вчера вечером оказала ему слишком сухой прием. Он умолил ее выйти еще раз нынче вечером. Центурион сообщит ей что-то очень важное, и пусть тогда решает сама, что и как.

Не прельстили ее его награды. Ни шрамы, полученные в битвах. Ни земельные угодья в Кампанье, которые обещал Сулла своим ветеранам.

Децим дивился сам себе: ни от кого не стерпел бы он столько унижений и обид, сколько терпел он от Коринны. Ну, да ничего не поделаешь – любовь!

Он направился к заветной калитке, откуда вела тихая аллейка к одинокой скамейке. Светила луна. Где-то раздавалась счастливая песня о любви. Пел женский голос. Нынче песня раздражала Децима: есть же на свете счастливая любовь, пес ее побери!

Толкнул калитку сапогом.