— Ужас и страх! — вскричала ворожея. — Таких знаков и линий я никогда еще не видывала, а я видела тысячи тысяч рук! О, господин, господин, берегись летних дней года, когда ты увидишь светлейшего принца в опасности! Берегись иностранного конака! Кровь и опять кровь. Кровь, которую ты прольешь, пристанет к твоим рукам! Жажда мести и ненависть толкнут тебя на ужасное дело, о котором будут все рассказывать. Страшно и ужасно это дело: никогда еще ничего подобного не случалось! Но так же ужасно будет и наказание, которое постигнет тебя, и ты сам явишься встретить смерть с улыбкой на устах. Аллах! Аллах! — снова воскликнула старая ворожея и протянула руки к небу, — Ужас и страх! Язык мой немеет!

— Кончай, старуха, — приказал Гассан строго, почти мрачно, — что бы ни было, я не буду мстить тебе за твои пророческие слова!

— Я не виновата в твоей судьбе, я говорю только то, что написано на линиях твоей руки, и ничего более того, что тебе определено и предначертано! Ты за твое дело примешь ужасную смерть, благородный бей и воспитатель, — будет воздвигнута виселица и…

— Ужасно… Довольно! — воскликнул принц Юссуф. — Пойдем, дорогой мой Гассан-бей, не будем слушать дальше слова колдуньи!

Гассан пристально и мрачно взглянул на старуху, ее слова глубоко врезались в его душу, однако он презрительно махнул рукой.

— Иди, безумная! — приказал он, указав на решетчатые ворота. — Каких только жалких слов ты не наговорила!

Старая Кадиджа повернулась и в вечерних сумерках оставила парк Беглербега.

Юссуф и Гассан в молчании возвращались через покрытые уже густой мглой аллеи во дворец, тут принц упал на грудь Гассана.

— Этого не может и не должно случиться! — воскликнул он в сильном беспокойстве. — Ты не кончишь так ужасно! Ты будешь жить, чтобы я долго, очень долго, имел удовольствие называть тебя своим другом!

Всегда сдержанный, суровый Гассан был тронут этим выражением глубокой привязанности. Он заключил Юссуфа в свои объятья, как друга, и оба не подозревали, что именно эта дружба и приближала их к исполнению страшного пророчества!

XXIV. Воскресшая из гроба

Сади пробудился наконец от своего душевного дурмана — могущество обольщения и магическая сила величия, неумеренного честолюбия и богатства — все, что действовало на него так неотразимо вблизи принцессы, разлетелось теперь в пух и прах.

Прелестный образ Реции снова воскрес в его душе. Он слышал ее тихие слова любви, видел ее блестящие от счастья и блаженства глаза, потом опять слышались ему ее тихие мольбы и стоны. Где была Реция? Где томилась бедняжка? Подвергалась ли она преследованиям необъяснимой, лютой злобы, жертвой которой пали уже ее отец Альманзор и брат?

Она навела его на след причины этого преследования, рассказав ему все о своем происхождении. Ее отец Альманзор вел свое происхождение по прямой линии от калифов из знаменитого рода Абассидов, которые имели право на престол. Альманзор, старый толкователь Корана, до сих пор не обнаруживал своих прав, но у него хранились рукописи, доказывавшие его происхождение и права. Эти рукописи также бесследно пропали вместе с ним. Боялись ли недруги прав этого потомка некогда могущественного и славного рода или хотели, на всякий случай, устранить этих потомков? Как бы то ни было, по внезапная смерть Абдаллаха и бесследное исчезновение Альманзора достаточно свидетельствовали о преследовании их.

Сади терзался упреками, обвиняя себя в том, что Реция и мальчик были у него похищены!

В ее смерть он не верил, но где же он должен был искать ее? Удалось ли Шейху-уль-Исламу и его помощникам забрать ее в свои руки? Все эти вопросы неотступно преследовали Сади.