— Я сознаюсь в своей виновности! Я раскаиваюсь в своих поступках! Дайте мне еще короткий срок, я ни о чем больше не прошу…

В эту минуту покрывало упало с головы грека…

Лаццаро, дрожа, упал на колени, взор его с ужасом остановился на эшафоте.

Этот ужасный вид, освещенный лунным светом, отнял у грека последние силы и твердость! Он был не в состоянии вымолвить ни слова.

— Грек Лаццаро! — раздался голос председателя. — Настал последний час твоей жизни среди людей! Ты получишь наказание за свои бесчисленные преступления! Человечество не будет больше страдать от твоей злобы и подлости! Молись!

— Сжальтесь! — вскричал Лаццаро, зубы которого от страха стучали так сильно, что он едва был в состоянии говорить. — Сжальтесь! Не дайте мне умереть! Я стал лучше! Я раскаиваюсь в том, что совершил!

— Молись! — повторил прежний голос.

— Вы хотите убить меня… Убить… — вскричал Лаццаро. — Дайте мне возможность жить! Я буду служить вам!

— В третий раз говорю тебе: молись! Час твоего наказания пробил! — снова сказал председатель.

Трус Лаццаро хотел молиться, но, казалось, не мог найти слов для молитвы. В короткий промежуток, предшествовавший казни, Лаццаро сто раз перенес смерть! Страх его был ужасен.

Мулла Кониара сделал знак.

В то же мгновение на голову Ланцаро было наброшено покрывало.

Его крик замер… Ему казалось, что он чувствует на шее холодное железо… перестает жить… что приговор над ним исполнен, голова и руки его повисли, как у мертвого…

А между тем меч не опускался над его головой. Покрывало, которое набросили на голову Лаццаро, по всей вероятности, было пропитано каким-то особым составом, потому что когда грека подняли с эшафота, он только казался мертвым.

На этот раз кровь была точно так же не пролита, как и во время мнимой казни Мансура.

По знаку председателя грека подняли и понесли, не открывая головы. Около развалин стояла карета, Золотые Маски внесли в нее Лаццаро и сели сами, затем карета поехали к морю.

На набережной их ожидала большая лодка. Золотые Маски вынесли бесчувственного грека из кареты и внесли в лодку, не сказав ни слова трем гребцам, находившимся в ней.

Лодка не походила с виду на обыкновенный каик Константинополя, а, по всей вероятности, принадлежала какому-нибудь судну, стоявшему на якоре в гавани.

Гребцы начали грести прямо к одному из таких кораблей, подъехав к которому, Золотые Маски внесли грека на палубу, откуда перенесли его в совершенно темную каюту, затем заперли дверь и молча поднялись на палубу, а потом так же молча оставили корабль и, сев обратно в лодку, исчезли во мраке.

По всей вероятности, капитан корабля принадлежал к союзу Золотых Масок нли обязан был служить им и, наверное, служил уже давно, потому что между ним и Золотыми Масками не было надобности ни в каких объяснениях.

Корабль оставил Константинополь и направился на юг, в Средиземное море. Лаццаро лежал в крошечной темной каюте, где в небольшой впадине в стене на расстоянии его руки стояла кружка с водой и лежал кусок хлеба.

Когда наконец после долгого обморока Лаццаро пришел в себя, он не знал, ни что с ним произошло, ни где он находится.

Он не знал также, сколько времени он пробыл без чувств… Впрочем, он даже не скоро собрался с мыслями… Сначала ему показалось, что он очнулся уже на том свете.

Затем он стал ощупывать себя в темноте, сорвал с головы покрывало, темнота осталась та же, но он ощупал, что голова у пего на плечах! Он стал ощупывать вокруг себя и почувствовал, что лежит на жестком матрасе и накрыт чем-то шерстяным.

Он вышел из своего полубессознательного состояния только тогда, когда в двери открылось небольшое отверстие и через него мелькнул слабый свет, при котором он мог хотя бы несколько оглядеться, и с жадностью накинулся на еду, так как чувствовал сильный голод.