Да, это некогда прекрасное лицо еще и сегодня останавливало внимание той силой, какая чувствовалась в каждой черте его — в огненно-черных глазах, в хмуро сдвинутых бровях и напряженных морщинах на лбу, в гордой складке губ. Появившись внезапно, словно кто-то вытолкнул ее, женщина остановилась на пороге, огляделась, приложила руку к сердцу, прислушалась к далекому шуму и гомону. А затем подняла глаза к небу, на котором, точно огромный занавес, колыхалось кровавое зарево. И как бы мстительную радость выразило ее лицо в ответ на это грозное зрелище.

Неуверенная, можно ли идти дальше, женщина осторожно вышла на мостовую, ощупывая ногами булыжник, поскользнулась, посмотрела вниз и попятилась: перед ней чернела лужа.

Тут же рядом в ночной темноте смутно виднелись тела; лежали навалом, так, как их положили пули, застывшие в последней судороге жизни.

Женщина склонилась над расстрелянными. У одного волосы закрывали лицо. Она откинула их, посмотрела и отошла.

Дальше по улице было тихо. На тротуаре лежала убитая собака, ее тоже не пощадили пули.

Осторожно ступая, женщина вернулась на тротуар и пошла, как бы крадучись, вдоль домов, в которых, казалось, живой души не было.

По мере того как она продвигалась вперед, ее шаг становился живее, тревога — заметнее; она искала глазами место, где недавно кипел бой.

Его скрывал от нее угловой дом, а тусклый отсвет пожара едва позволял ориентироваться среди луж и всяких обломков, заваливших мостовую и тротуар.

Остановившись на углу, женщина бросила взгляд вправо, потом влево. Влево тянулся пустой, словно вымерший переулок, справа он кончался высокой стеной, у которой происходило побоище.

Разглядеть его издали было нелегко. Среди черных клочьев одежды, пропитанных засохшей кровью, там и тут проглядывали уже пожелтевшие тела, руки, ноги, лица… Какой-то инстинкт направил женщину в этот мрачный угол.

Опираясь рукой на стены, она стала продвигаться к нему. Шла, то лихорадочно ускоряя шаг, то колебалась, пугалась, иногда машинально прижимала руку к груди, как бы не давая сердцу стучать слишком быстро и громко.

Долго шла она так, пока не остановилась перед грудой трупов. Сплела руки на груди и смотрела на них невидящими глазами. Потом медленно наклонилась, вздрогнула., и упала. Ей показалось, что среди тел, лежавших наверху, мелькнуло знакомое лицо.

Еще не веря тому, что видит, она шарила глазами по лицу убитого, затем протянула дрожащие руки и приподняла его голову.

В эту минуту где-то вспыхнул пожар, и отблеск огня осветил мертвое тело.

Женщина вскрикнула, в свете пожара она узнала лицо! Ужасное! Одна пуля продырявила лоб, другая — щеки, рот, разверстый в предсмертном крике, был полон сгустившейся крови.

Женщина медленно опустила мертвую голову, продолжая вглядываться в лицо.

Не уронив ни слезинки, она села у ног мертвеца на тело другого такого же, а губы ее кривились в усмешке, как бы говорившей: вот место, предназначенное мне судьбой.

Так и сидела она, недвижимая, словно еще один мертвец, устремив взгляд на окровавленную голову. Что она думала и думала ли вообще? Если бы не дрожь, сотрясавшая ее тело, можно было бы и впрямь усомниться в том, что она жива.

Сколько это длилось, она не знала. Один раз попыталась было обеими руками поднять лежавшее тело, но сама упала под его тяжестью и, отряхнувшись, села снова.

Ночь том временем продолжала свой путь.

Женщина почувствовала, что вся окостенела, холод наставил ее встать; быстрым шагом она пошла куда глаза глядят, часто оглядываясь назад.

Она не знала, куда идет, но, казалось, знала зачем.