— Ясно. К сестре. — Это грязное слово. — Продолжительность визита?

— Не могу сказать. Слушайте, зачем вам это нужно?

— Продолжительность визита?

— Ох, возможно, шесть месяцев. Может, дольше. — Много ли можно им говорить? — Видите ли, я оставила мужа.

— Гм. Гм. Будьте добры, проверьте пассажирку. — Клерк-констебль переписал сведения из ее удостоверения личности в официальную темно-желтую анкету. Тем временем у другой молодой женщины возникли проблемы.

— Говорю вам, я не беременна, — повторяла она.

Золотоволосая тонкогубая женщина из полиции стала подталкивать ее к дверям с табличкой: «МЕДИЦИНСКИЙ ИНСПЕКТОР».

— Скоро увидим, — сказала она. — Скоро мы все узнаем, не правда ли, милая?

— Но я не беременна, — кричала молодая женщина. — Нет, я вам говорю.

— Вот, — сказал дознаватель, возвращая Беатрис-Джоанне удостоверение с печатью. У него было милое лицо школьного старосты, мрачность на нем казалась пугающей маской. — Слишком много нелегально беременных пытаются бежать в провинции. Вы ведь не совершаете ничего подобного, правда? В карточке сказано, у вас один ребенок. Сын. Где он в данный момент?

— Умер.

— Ясно. Ясно. Ну, тогда, значит, все. Проходите.

И Беатрис-Джоанна пошла покупать билет на север в один конец.

Полиция у барьеров, полицейские патрули на платформе. Переполненный поезд (на ядерном топливе). Беатрис-Джоанна, уже измученная, села между худым мужчиной, окостеневшим до такой степени, что кожа казалась какой-то броней, и очень маленькой женщиной с болтавшимися, как у очень большой куклы, ногами. Напротив сидел мужчина в клетчатом костюме с грубым лицом комедианта, безнадежно сосавший искусственный глазной зуб. Маленькая девочка с открытым ртом, точно у нее росли аденоиды, в строгом медленном ритме оглядела Беатрис-Джоанну с головы до ног и с ног до головы. Очень толстая молодая женщина сияла предупредительным фонарем, а ноги ее до того походили на дерево, что как будто росли из пола купе. Беатрис-Джоанна закрыла глаза. И почти сразу навалился сон: серое поле под грозовым небом; стонут, качаются растения вроде кактусов; люди, похожие на скелеты, падают, высунув черные языки; потом сама она оказалась участницей акта совокупления — с некоей мощной мужской формой, которая не появлялась на сцене. Раздался громкий смех, и она, отбрыкиваясь, очнулась. Поезд еще стоял на станции; коллеги-пассажиры смотрели на нее лишь с легким любопытством (кроме девочки с аденоидами). Потом — словно тот самый сои был обязательным ритуалом перед отъездом — они медленно тронулись, оставляя позади серую и черную полицию.

Глава 8

— Что они с нами сделают? — спросил Тристрам.

Глаза привыкли к темноте, он сумел разглядеть рядом косоглазого монгола, который сотни лет назад называл ему свое имя на взбунтовавшейся улице, — Джо Блэклок. Из других заключенных одни по-шахтерски распластаны — сидеть было не на чем, — другие стены подпирают. Одного старика, прежде флегматика, обуял лихорадочный приступ; вцепившись в прутья решетки, он кричал в коридор:

— Я оставил включенной плиту. Дайте мне пойти домой и выключить. Я сразу же вернусь, честно, — а теперь лежал в изнеможении на холодных плитах.

— Что сделают? — переспросил Джо Блэклок. — Никого не пропустят, насколько я знаю. Насколько я знаю, одних выпустят, других оставят. Правда, Фрэнк?

— Зачинщиков взяли за дело, — сказал Фрэнк, сухопарый, высокий. — Мы все Гарри твердили, это пустая трата времени.