Сокамерник Тристрама мертвенно побледнел.

— Боже, прости нас всех, — сказал он, глубоко потрясенный, и перекрестился, — они идут другим путем. Они молятся дьявольским силам. Помоги нам Бог.

Но Тристрам приободрился.

— Разве вы не видите, что это значит? — вскричал он. — Это значит, что Интерфаза подходит к концу. Кратчайшая в истории. Государство достигло предела разочарования. Грех, пошел разговор о грехе. Скоро мы выйдем отсюда, теперь уже со дня на день. — Тристрам потер руки. — Ох, Дерек, Дерек, — зарычал он. — Не могу дождаться.

Глава 3

Осень перешла в зиму, а молитва, конечно, осталась без ответа. Конечно, никто никогда всерьез и не думал иначе. Со стороны Правительства Его Величества это была простая подачка иррациональности, чтобы никто не мог сказать, будто Правительство Его Величества хоть чего-нибудь не испробовало.

— Однако это свидетельствует, — сказал в декабре Шонни, — как все ведет назад к Всевышнему. — Он был гораздо оптимистичней сокамерника Тристрама. — Либерализм означает завоевание окружающей среды, а завоевание окружающей среды означает науку, а паука означает гелиоцентрическую точку зрения, а гелиоцентрическая точка зрения означает непредубежденное мнение насчет существования форм разума, отличных от человеческого, а… — он глубоко вздохнул, сделал добрый глоток сливовицы, — а, ну, видишь ли, признавая такую возможность, ты признаешь возможность существования сверхчеловеческого разума и таким образом возвращаешься к Богу. — Он ликующе улыбнулся свояченице. Жена его на кухне пыталась придать смысл жалким пайкам.

— Сверхчеловеческий разум, однако, может быть злым, — возразила Беатрис-Джоанна. — Это ведь будет не Бог, правда?

— Раз есть зло, — сказал Шонни, — должно быть и добро.

Он был непоколебим. Беатрис-Джоанна улыбнулась, демонстрируя свою веру в него. Ей придется еще два месяца во многом полагаться на Шонни. Жизнь внутри нее брыкалась; она раздулась, но только к лучшему. Возникала масса тревог, хотя она была вполне счастлива. Покалывала вина перед Тристрамом, одолевали проблемы хранения длительной тайны. Когда кто-то являлся с визитом или заглядывали работники фермы, она была вынуждена стрелой мчаться в уборную, насколько раздавшаяся фигура позволяла набрать скорость. Разминаться приходилось тайком, после наступления темноты, расхаживая вместе с Мевис между развалившимися насестами, по полям зараженной пшеницы и ячменя. Дети были хорошие, давно приученные не болтать в школе или вне школы об опасном богохульстве своих родителей; помалкивая насчет Бога, они помалкивали и насчет беременности своей тетки. Это были чуткие, симпатичные деревенские дети, хоть и худее, чем нужно; Димфне семь, Ллевелину девять. В тот день, за пару дней до Рождества, они сидели, вырезая из кусочков картона листья падуба, ибо весь настоящий падуб был поражен гнилью.

— Мы снова на Рождество сделаем все возможное, — сказал Шонни. У меня еще есть сливовица, хватит и алка. В леднике лежат четыре последние бедные курочки. Будет вполне достаточно времени для предсказания непредсказуемого будущего, когда Рождество придет и пройдет.

— Папа! — сказала Димфна, работая ножницами, сосредоточенно высунув язык.

— Да, милая?

— Что там на самом деле было на Рождество? — Они были в такой же степени детьми Государства, как и своих родителей.