30 июня

Отель "Волны" — как корабль, готовый поднять якоря, чтобы двинуться в путь через лето. Сейчас здесь уже достаточно народу, чтобы могли завязаться дружеские отношения: у этого маленького мирка курортников появляется что-то вроде души. Сегодня утром видел из окна, как Жак со своими приятелями идет купаться. Его номер — над моим, и каждое утро над головой начинается суматоха: туда все входят без церемоний, точно в кают-компанию, оглушительно хохочут, держатся по-свойски, как матросы из одной команды. Но эта добродушная развязность разом прекращается у двери Кристель: никто не решится даже постучать в эту дверь до тех пор, пока не совершится величественный выход юной принцессы в махровом халате. В любом тесном кругу, любой сколько-нибудь оформившейся человеческой ячейке всегда есть кто-то, к кому обращаются за советом, на кого искоса взглядывают, прежде чем пуститься во все тяжкие.

Кристель возвышается над этим мирком благодаря своим глазам, сладострастно прикрытым тяжелыми веками — невозможно представить себе совершенное воплощение покоя, источник вечной молодости в лучшей, более подходящей оправе, — и своему безупречно вылепленному, идеальному подбородку (ведь подбородок всегда говорит о том, как природа оделила его обладателя: с избытком или чересчур скупо, подбородок часто выглядит так неуклюже). Когда она закрывает рот, можно не гадать, услышишь ли ты еще хоть слово. Тебе передается какое-то необычайное чувство меры, самоконтроля. Ощущение могучего, умиротворяющего спокойствия.

Кристель занимает меня. Занимает потому, что она играет. И забавляется этой игрой — но иногда я замечаю, что при непринужденных манерах курортницы в ее взгляде заметно самообладание. Любопытное словечко! Для меня — вернее, для нее, настаиваю на этом — оно означает не столько сдержанность воспитанного человека, сколько чуть извращенное любование актрисы тем, как хорошо она играет свою роль. Это немного напоминает бальзаковского Конти из "Беатрисы", — только масштабом поменьше, — желающего удостовериться: "Стал ли я для него богом или нет?" А такой прирожденный лицедей, как Бальзак, не мог не вложить в этого персонажа многое от себя.

Она для меня не богиня, но начиная с завтрашнего дня я рассчитываю дать ей возможность выказать себя умной собеседницей.

1 июля

Давно уже я не открывал этот дневник с таким нетерпением, таким желанием излить душу. Я отворяю окно навстречу ночному ветру, — я долго мерил шагами комнату, ощущая прилив бодрости и силы и проясненность ума, как после ванны, вдохновленный, окрыленный свежими, стремительными мыслями. Сегодня вечером у меня был весьма необычный разговор с Кристель.

Заранее знаю, что не смогу в точности передать атмосферу этого разговора — ночь и лунный свет, которым он всегда будет омыт в моем воспоминании. Чтобы почувствовать это, надо воскресить в памяти строки Эдгара По, возвращающие в первозданное время, еще расплывчатое, еще обратимое — желанный оазис в бесплодной пустыне времени:

… Я не сразу смог взяться за перо. Еще долго я расхаживал по комнате. Из окна виден сияющий огнями залив, его громадная, восьмикилометровая дуга отсюда выглядит миниатюрной, как водоем в саду, пляж переливчато светится, вода в своей впадине черна, как чернила, — порой одинокая волна беззвучно лижет берег маслянисто-черным языком. Фонари возносят к небу немолчную песнь, прямую, точно пламя, а лучи прожекторов на рейде умиротворяют это обширное пространство тумана и воды. Ночь, убаюканная прикосновениями звезд, безмятежнее раннего утра.

Кристель в самом деле принцесса. Достаточно взглянуть на ее внешность, ее движения, услышать ее речь, чтобы отпали всякие сомнения. Когда она идет, за ней словно тянется невидимый шлейф, семенит раболепная свита. Даже в полночь, наедине с мужчиной среди безлюдья и тьмы, она защищена столь же надежно, как в толпе гостей.