— Как?..

— Я дал слово.

— Долорес?..

В ее голосе слышалась нарастающая тревога.

— Да. Мы умрем вместе. Я буду обесчещен, если завтра увижу рассвет.

— Аллан, неужели все так серьезно? — Она с мольбой подняла на него глаза.

Он ласково провел рукой по ее волосам и строго взглянул на нее.

— Возможно. О! Я знаю, как смешон может быть человек, который твердо решил осуществить задуманное. Особенно то, что я задумал сделать сегодня. Сколько разных отговорок рождается в уме, сколько веских причин, чтобы продолжать жить: они плодятся, размножаются, отталкивают и отгоняют друг друга — и все это за самое короткое время, за день или за неделю. Знаю: сегодня я умру не тем человеком, каким приехал сюда два месяца назад. Не тем, — и не по тем причинам. Более того: могу ли я знать, кем мне предстоит умереть через два часа? Но не стоит гоняться за призраками, — добавил он, устало махнув рукой. — Так или иначе, Кристель, все уже решено.

— Зачем же вы приехали сюда, — на горе, на несчастье нам всем?

— Да, это правда, я играл с вами. Как играет по ночам привидение, завернувшись в белую простыню. Этакий печальный дух… А потом… не знаю, потом все запуталось. Я жил сегодняшним днем, словно одержимьгй, я пытался перехитрить судьбу. Если сейчас я могу простить себе это мрачное ребячество, то лишь потому, что тогда ясно сознавал: я заплачу за все.

Какая-то извращенная нежность, предательская слабость заставляли его изливать душу, ставить под угрозу намеченный план. Он заговорил снова: теперь в его тихом голосе было что-то похожее на страх.

— Теперь, Кристель, я знаю одну тайну. Ужасную тайну. Да, я знал и прежде, что смерть человека — если только его не убивают так неожиданно и так быстро, что он не успевает приготовиться, если это жестокая смерть и видно, как она приходит, — смерть человека собирает множество зрителей. Взять хоть театральные представления или публичные казни. Но я не знал другого: нельзя позволять смерти слишком долго разгуливать по земле с открытым лицом. Этого я раньше не знал… Когда ей это позволяют, она будит, будоражит ту смерть, что до поры дремлет в другом человеке, точно ребенок, скрытый в материнском чреве. Когда одна беременная встречает другую, она может не смотреть на нее, но в глубине души они почувствуют общность…

Он поглядел на нее и с твердой, по-детски наивной убежденностью встряхнул головой.

— … Да, смерть вдруг начинает шевелиться внутри другого человека, и он это чувствует. Но ее уже не так просто побороть.

— Не говорите так. Это невыносимо. Вы сведете меня с ума, — гневно бросила она ему в лицо. Он был совсем рядом, но она уже чувствовала: он уходит, скрывается за потайной дверью, покидает эту ненадежную комнату, растворяется в благодатной ночи.

Он жестко возразил:

— Спросите у Жерара. Он тоже это знает. Он сумел угадать очень многое.

Она вцепилась в его плечи обеими руками, в горестном порыве подняла к нему лицо:

— Почему вы хотите умереть?

— О, это долгая история…

Он устало пожал плечами.

— Почему я решил умереть — это, быть может, сейчас уже не важно. Стоит ли доискиваться? Но я переверну ваш вопрос наизнанку. Неужели вы думаете, что теперь я смогу жить дальше?

Горькая усмешка исказила его лицо.

— Утопающий спасся и вдобавок выловил себе прелестную даму. Да, возможно, я смог бы жить дальше, — если только можно жить, сделавшись посмешищем. Знаете, почему окружающие так безжалостны к тем, кому не удалась попытка самоубийства, и к тем, кто только делал вид, будто хочет покончить с собой? Это месть.