После того дня в Керантеке вы, конечно же, всё поняли. У меня нет никаких надежд. И не было с самого начала. Из-за той женщины. А главное, я сразу поняла, что Аллан — не тот человек, который может принадлежать кому-то. Он недосягаем. Обычные люди стремятся к покою, к удобству, они безлики и неповоротливы, как мебель, а он всегда в движении, в дороге, у него взгляд пассажира, стоящего на ступеньке вагона, когда поезд отходит от платформы: этот взгляд сверху вниз, уже рассеянный, уже далекий, — даже от тех, кто дороже всего, — а потом вдруг устремляющийся вперед. И та же стеснительная торопливость, желание ускорить затянувшееся прощание, оборвать бессмысленный разговор. Можно ли представить себе совместную жизнь с ним? Я чувствую, как неудержимо уходят минуты. Мне грустно, грустно до ужаса.

По отношению ко мне Аллан ведет себя загадочно. Не пойму, что это: безмерная доброта или безмерное коварство (такой характер, как у Аллана, нельзя свести к одной только доброте или к одному только коварству). В хорошие минуты он проявляет ко мне ту ласковую предупредительность, какую проявляют к тяжелобольным сиделки: в другом человеке они врачуют собственное несчастье.

Да, он любит мое общество, любит прогуливаться со мной вдвоем. Иногда приглашает на дальние прогулки. Он говорит со мной с такой удивтельной нежностью. Берет мои руки в свои и долго смотрит мне в глаза. В эту минуту я все бы отдала, чтобы утешить его, — он кажется таким грустным. Здесь его не любят, то есть, я хочу сказать, его никто не понимает, не любит так, как он заслуживает. Вы — единственное исключение, я это знаю, уверена в этом. И — простите меня — считаю себя вашим другом еще и поэтому. Может быть, всем остальным он просто мешает.

Я чувствую, как время у меня утекает, будто песок между пальцами. Иногда я гляжу на море, на дюны, на сосновые рощи, на пляж в глубине бухты, и мне кажется, что этот пейзаж во мне превращается в бесплотное видение, расплывается и исчезает. Я словно путешественник, ненадолго сошедший с корабля на незнакомый остров, — он вдыхает упоительно легкий воздух, который не успеет ему надоесть, да и земля, пусть на мгновение, будет для него легкой и воздушной. Все верно: Аллан рядом со мной — это как близость большого путешествия.

Моя мать удивлена, что я здесь так долго. Ведь раньше я любила разнообразие и не задерживалась на одном месте. Да, это верно, я стала другой, теперь я мечтаю только об одном, чудесном путешествии во времени, оно будет длиться неделями, месяцами. Я увижу, как солнце убавит свой пыл, а ночи станут прохладнее, как опустеют отели, как сырым, зябким октябрьским утром будет сверкать море. Я услышу, как ветер шумит в затихшем лесу, позади домов, которые точно ослепли, закрыв окна ставнями, и сразу стали такими бедными, жалкими, такими незащищенными, услышу упругий ветер с моря, буду гулять одна по аллеям, усыпанным сосновыми иглами, в неярком свете праздных дней осени. Я закрою глаза, и мне будет казаться, что я попала в плен этого опустевшего поселка, как жители американского городка, когда в их шахте кончился уголь. Для меня откроются сады с заржавелыми решетками, никому не видимые, поздние цветы, которые вольный ветер осыпает горькой морской солью. Услышу, как захлопываются последние двери, поворачиваются последние ключи в замках. Потом будут первые утренние заморозки, огонь в камине большой, неуютной виллы, скрипучие деревянные панели, потрескавшиеся и отстающие от стен; ледяные сквозняки пробираются сквозь широкие щели под дверями. Ранний вечер, сонливый и скучный, замерзший петух провожает криком последний, желтый луч солнца.