За окном спальни на первом этаже дома Делажей вздрогнули жалюзи. Они поднялись, а потом упали, словно тот, кто стоял за ними, устал от ночной тьмы, но и отнюдь не восхищался теми возможностями, что сулил день. Жалюзи наконец замерли, и Симона Делаж вышла на балкон в накинутом на плечи халате. Она заспалась сегодня, и ее щеки были, казалось, обесцвечены теми же изнурительными снами, что иссушили эту ночь. На ее красивом лице — мрачном, как у секретарши онколога, — не отразилось никаких чувств, когда ее взгляд скользнул по берегу Ривьеры, а очертания Приморских Альп она рассматривала с таким видом, будто изучает материалы биопсии. Меня она почти не замечала и нередко загорала на балконе нагишом, словно анонимность «Эдем-Олимпии» делала ее невидимой для соседей.

Знала ли она, что я наблюдаю за ней? Я подозревал, что эта необщительная и мрачноватая женщина — Джейн говорит, что она квалифицированный математик, защитила диссертацию по статистике, — испытывала извращенное удовольствие, демонстрируя свою наготу расположившемуся у бассейна одинокому мужчине с явно нездоровой ногой. По ночам она со своим муженьком-бухгалтером расхаживала нагишом по спальне; они были видны сквозь щели в жалюзи, как фигуры на телевизионном экране — равнодушные к наготе друг друга, обсуждающие падение курса фондовых бумаг и способы ухода от налогов.

Она расстегнула свой халат, но тут заметила легкий самолет, кружащийся над «Эдем-Олимпией» и рекламирующий агентство по продаже спутниковых тарелок в Кань-сюр-Мер. Она удалилась в свою спальню и встала у окна, машинальными движениями втирая крем в щеки.

Я отложил в сторону корректуру и стал смотреть, как «цессна», направляясь в сторону гор над Грасом, набирает высоту, а рекламное полотнище трепещет в прохладном воздухе. Мои коленные связки снова начали побаливать, но Джейн сказала, что это скорее реакция на стресс, чем симптом возвращающейся инфекции. Я скучал без моего старенького «гарварда», купленного по телефону на самолетном аукционе в Тулузе. Теперь он стоял заброшенный в отстойнике аэродрома в Элстри. Когда-то на нем тренировались пилоты НАТО в Мус-Джо, что в Саскачеване, а потом он изображал истребители «зеро» и «фоккевульф» в бессчетных военных фильмах. Остатки кинематографического грима — солнечные диски и железные кресты — до сих пор украшают его фюзеляж. Одному богу известно, сколько часов я провел, ремонтируя этот тяжелый учебный самолет с его огромным радиальным двигателем, мощным винтом и убирающимся шасси, но теперь я знал, что, может быть, никогда больше не сяду в его пилотское кресло.

Этот «гарвард» чуть-чуть не убил меня. Прошлой осенью я собрался на выходных на авиационную выставку под Сен-Мало. Огорченный слухами о надвигающемся разводе Чарльза и предстоящими финансовыми разбирательствами, которые фактически уничтожат нашу фирму, я забыл сдать флайт-план. Пришлось возвращаться в диспетчерскую; я опоздал в свое окно, и мне назначили новое время взлета. А потом я от нетерпения слишком сильно дал газ и перебрал с тангажем. Когда мощный двигатель потащил меня по полосе, я потерял управление из-за порыва бокового ветра, и меня занесло в высокую траву; я снова дал газ, чтобы опять набрать разгонную скорость, потом попытался прекратить взлет, и меня швырнуло прямо на ограду аэродрома. «Гарвард» пересек пустое шоссе и вломился в сад, принадлежащий отставному авиадиспетчеру. Он наблюдал за моим неумелым взлетом из окна своей спальни, и его свидетельские показания стали роковыми.