– А что наверху? – спросил Падильо.

– Отдельные кабинеты. От шести до двадцати человек.

– Толковая идея.

– К тому же и выгодная.

– И каков наш недельный доход?

Я назвал цифру.

– А сколько ты заработал на прошлой неделе?

– На полторы тысячи долларов больше, но это скорее исключение, чем правило.

– А Хорст сейчас здесь?

Мы подошли к дневному бармену, я представил его Падильо, а затем попросил позвать Хорста. Тот появился из кухни, где, вероятно, проводил очередную инспекцию. Завидев Падильо, он сбился с шага, но быстро пришел в себя.

– Герр Падильо, как приятно видеть вас вновь, – заговорил Хорст по-немецки.

– И я рад тому, что вернулся, герр Хорст. Как вы поживаете?

– Очень хорошо, благодарю вас. А вы?

– И у меня все в порядке.

– Герр Хорст, я попрошу вас напомнить персоналу, что герр Падильо – мой партнер и полноправный владелец нашего салуна.

– Разумеется, герр Маккоркл. Позвольте сказать, герр Падильо, что я очень рад вашему приезду.

Падильо улыбнулся.

– Хорошо вновь оказаться среди друзей, герр Хорст.

Хорст просиял, и я уже молил бога, чтобы он не отсалютовал нам, как было принято в нацистской Германии. Но он ограничился тем, что поклонился и щелкнул каблуками. В вермахте Хорст носил звание капитана. Родился он в Пруссии и, по моему разумению, состоял в нацистской партии, но ни я, ни Падильо никогда не спрашивали его об этом. А метрдотелем он был замечательным, с феноменальной памятью на имена. И подчиненных держал в строгости.

– А где Карл? – спросил меня Падильо.

– На Капитолийском холме. Он зачарован конгрессом. Приходит около пяти и постоянно прикидывает, как закончится то или иное голосование.

Падильо взглянул на часы.

– Уже половина двенадцатого...

– Я как раз собирался предложить тебе выпить. Надеюсь, ты не сочтешь за труд наполнить наши бокалы?

Падильо обошел стойку бара.

– Что будете пить, приятель?

– "Мартини".

– Сухой?

– Так точно.

– Сколько мы берем за «мартини»?

– Девяносто пять центов, девяносто восемь с налогом.

– А чаевые?

– Редко у кого в кармане находятся десяти– или пятнадцатицентовики. Так что обычно они оставляют четверть доллара. Совесть не позволяет им ограничиться двумя центами.

Падильо смешал «мартини», разлил по бокалам, пододвинул ко мне мой.

Я пригубил.

– Мастерство осталось при тебе.

Падильо вновь обошел стойку, и мы сели с краю, наблюдая за прибытием первых посетителей. Они приглашали кого-то на ленч к двенадцати часам, но появлялись на четверть часа раньше, чтобы пропустить рюмку-другую.

К половине первого мы уже ограничивали пропускную способность бара, а потому я увел Падильо на кухню и представил его шеф-повару, после чего мы прошли в маленькую комнату, которую я приспособил под кабинет. Всю обстановку составляли письменный стол, три стула и бюро. А также диван, на котором я любил прикорнуть часа в три пополудни.

Я сел за стол.

– Я собираюсь позвонить в корпункт газеты Фредль и сказать, что она будет отсутствовать несколько дней. Не посоветуешь, какой мне назвать предлог?

– Грипп? Простуда?

– Отлично, – я позвонил, переговорил с шефом Фредль, заверив его, что все обойдется, и пообещав передать ей его пожелания скорейшего выздоровления.

– Что теперь? – спросил я, положив трубку.