Его жена сидела под москитной сеткой, и ему вдруг почудилось, что это кусок сырой говядины, покрытый марлей от мух. Но жалость догнала жестокую мысль и быстро ее спровадила.

— Тебе лучше, моя дорогая?

— К нам заходила миссис Касл, — сказала Луиза.

— От этого не мудрено заболеть.

— Она мне рассказала о твоих делах.

— Что же она могла о них рассказать? — Он улыбнулся с деланной веселостью; чуть не вся жизнь уходила на то, чтобы оттянуть очередную беду. Оттяжка никогда не приносит вреда. Ему даже казалось, что если тянуть подольше, в конце концов все решит за тебя смерть.

— Она говорит, что начальник полиции подал в отставку, но что тебя обошли.

— Ее муж слишком много болтает во сне.

— Но это правда?

— Да. Я об этом давно знаю. Ей-богу, мне все равно.

— Но мне теперь стыдно будет показаться в клубе!

— Ну, не такой уж это позор. Бывает и хуже.

— Но и ты тогда уйдешь в отставку? Правда, Тикки?

— Нет, дорогая, вряд ли.

— Миссис Касл на нашей стороне. Она просто в бешенстве. Говорит, что все только об этом и судачат, наговаривают на тебя бог знает что. Тикки, ты не берешь взяток у сирийцев, ведь правда?

— Нет.

— Я так расстроилась, что не досидела до конца обедни. Как это подло с их стороны. Слышишь, Тикки, таких вещей спускать нельзя! Ты должен подумать обо мне.

— Я думаю. Все время. — Он сел на кровать, просунул руку под сетку и дотронулся до ее руки. Там, где руки соприкоснулись, сразу же выступили капельки пота.

— Я всегда думаю о тебе, детка. Но я проработал здесь пятнадцать лет. Я пропаду в другом месте, даже если мне и дадут там работу. Если человека обошли, ты же знаешь, это не так уж лестно его рекомендует…

— Мы могли бы не выйти в отставку.

— На пенсию не очень-то проживешь.

— Я думаю, что могли бы заработать немножко денег литературой. Миссис Касл уверяет, что я могу этим заняться всерьез. Столько навидавшись всего… — сказала Луиза, глядя сквозь белый муслиновый шатер на свой туалетный столик; оттуда, сквозь тот же белый муслин, ей ответило взглядом другое лицо, и она отвернулась. — Ах, если бы мы могли переехать в Южную Африку. Я просто не выношу здешних людей.

— Может, мне удастся посадить тебя на пароход. Последнее время на той линии редко топят суда. Тебе надо отдохнуть.

— Было время, когда и ты хотел уйти в отставку. Годы считал. Мечтал, как мы будем жить — все вместе.

— Что ж, человек меняется… — сказал он уклончиво.

— Ну да, тогда ты не думал, что останешься со мной вдвоем, — беспощадно объяснила она.

Он сжал своей потной рукой ее руку.

— Чепуха, детка! Вставай-ка лучше и поешь…

— Скажи, ты кого-нибудь любишь, кроме себя?

— Нет, никого. Я люблю только себя. И Али. Совсем забыл про Али. Его я тоже люблю. А тебя нет, — машинально повторил он надоевшую шутку, поглаживая ее руку, улыбаясь, утешая ее…

— И сестру Али?

— А разве у него есть сестра?

— У них у всех есть сестры. Почему ты сегодня не пошел к обедне?

— У меня утреннее дежурство. Ты же знаешь, детка.

— Мог с кем-нибудь поменяться. Ты теперь уж не такой набожный, да, Тикки?

— Зато у тебя набожности хватает на нас двоих. Пойдем. Надо поесть.

— Знаешь, Тикки, я иногда думаю, что ты стал католиком, только чтобы на мне жениться.