В очаге переливались последние тлеющие угольки, я урывками дремала.

Через несколько часов детали моей тюрьмы начали материализоваться в холодной голубизне рассвета. Я неуклюже поднялась с пола — при этом спину и ноги прострелило болью — и подошла к окну. Бледное яйцо солнца парило над синевато-белой рекой, стволы деревьев чернели на фоне белого снега. Камин остыл, и два вопроса стучали в моем воспаленном мозгу. Умерла бы мисс Харпер, если бы меня не было здесь? Насколько она была заинтересована в том, чтобы умереть в то время, как я находилась в ее доме. Зачем она спустилась в библиотеку? Я представляла себе, как она пробирается вниз по лестнице, разжигает камин и устраивается на диване. Когда она всматривалась в пламя, ее сердце просто остановилось. Или же в свой последний час она смотрела на портрет?

Я включила все лампы. Придвинув стул поближе к очагу, я залезла на него и сняла громоздкую картину со стены. Вблизи портрет не казался таким раздражающим, общее впечатление рассыпалось на слабые оттенки цвета и едва уловимые мазки густой масляной краски. С полотна поднялось облако пыли, когда я спустилась вниз и положила картину на пол. На ней не было ни подписи, ни даты, и портрет оказался не настолько старым, как я предполагала. Цвета сознательно были смешаны так, чтобы казаться старыми, и, кроме того, полностью отсутствовали следы растрескивания краски.

Перевернув портрет, я изучила коричневую бумагу с оборотной стороны. Посредине ее выделялась золотая печать с названием вильямсбургской мастерской обрамления картин. Я записала его и снова залезла на стол, возвращая картину на место. Затем я села на корточки у камина и осторожно исследовала мусор карандашом, который достала из своей сумочки. Поверх обуглившегося полена лежал странный тонкий слой белого пепла, разлетавшийся, как паутина, при малейшем возмущении. Под ним обнаружился кусочек чего-то, похожего на расплавленный пластик.

* * *

— Не обижайся, док, — сказал Марино, задним ходом выезжая со стоянки, — но выглядишь ты ужасно.

— Спасибо большое, — пробормотала я.

— Я же уже сказал, не обижайся. Полагаю, тебе не удалось толком поспать.

Когда утром я не приехала вскрывать Кери Харпера, Марино, не теряя времени, позвонил в вильямсбургскую полицию, и вскоре в особняке, вместе с лязгом гусениц, выгрызавших дорогу в обильном снегу, появились двое глуповатых офицеров. После угнетающих вопросов, касающихся смерти мисс Харпер, ее тело было погружено в санитарную машину и отправлено в Ричмонд, а я оказалась в полицейском управлении в центре Вильямсбурга, где меня потчевали пончиками и кофе, пока не приехал Марино.

— Я бы ни за что не остался в этом доме на всю ночь, — продолжал Марино. — Будь даже на десять градусов холоднее, я бы лучше отморозил себе задницу, чем провел целую ночь с трупом.

— Ты знаешь, где Принцесс-стрит? — прервала я.

— Чего это ты вдруг? — Его зеркальные солнечные очки повернулись ко мне.

На солнце снег сверкал белым огнем, и улицы быстро превращались в слякоть.

— Меня интересует Принцесс-стрит, 507, — ответила я тоном, не допускающим сомнений в том, что он отвезет меня туда.

Искомый дом стоял на краю исторического района, зажатый между коммерческими фирмами. На недавно очищенной стоянке парковалось не больше дюжины машин, и их крыши покрывал снег. С облегчением я увидела, что «Виллидж Фрэйм Шоппи и Галери» открыта.

Когда я вышла, Марино не задал ни одного вопроса. Возможно, он чувствовал, что в данный момент у меня не было настроения что-либо объяснять. В галерее находился только один покупатель — молодой человек в черном пальто, небрежно перебиравший эстампы на подставке, женщина с длинными светлыми волосами за прилавком считала на калькуляторе.