Изменить размер шрифта - +

— Если можешь, спаси Хаимку! — говорю. — Его заберешь, мне легче будет!

— Хорошо, Шлойма, — заплакала Акулина. — Обещаю тебе, что будет он мне роднее моих деток. Всю, считай, жизнь мы прожили в соседях, мои детки у вас за столом были как свои, ваши — у меня. Вместе у нас и радости, и горести были! Придут с войны ваши, верну я Хаимку, а не придут — мне за сына будет. Где есть четверо, и пятому место найдется. Степка против не будет!

А Хаимка уцепился за меня ручонками и не отпускает. Так и заснул у меня на руках, сонного его Акулина забрала. В ту же ночь ушла она из Краснополья. Береги ее, Готуню! И детей ее! И мужа ее Степку, что ушел с моими в армию.

Прости меня, Готыню, что от дел тебя отрываю. Дел у тебя сейчас побольше, чем у Сталина, и на душе не легче, чем у него. Так ты не слушай меня, своими делами занимайся, а я просто так говорить буду. Всю жизнь молчал, а сейчас выговориться захотелось. Как в Торе написано: придет время, придут слова. И вот пришло оно, и слова пришли, а слушать некому. Все только говорить хотят.

Вот я и думаю: что с людьми сделалось? Каин на Авеля пошел. А ведь все под одним солнцем ходили, одним дождем поливались. Вместе все жили, а теперь разошлись по углам, как после Вавилонской башни. Знаю я: кто от страха таким стал, а кто и по злобе своей лютует. Белое сделалось черным, а черное белым. Учетчик у нас в колхозе был, Кузьма — тише человека не было, муху не обидит. Этта всегда говорила: Кузьма — а гутэр мэн! И что? Первым в полицаи подался. И лютует, как миколава собака, когда сбесилась. А Ленька, Тамарки-продавщицы сынок, первым хулиганом был, ни одна драка без него не обходилась, собой внучку Рахили прикрыл, когда полицаи в стрельбе упражнялись! Ой, Готыню, что делается! Ночь сегодня длинная, а сомкнуть глаз никто не может.

Рохл всем говорит:

— Нас завтра в Палестину отвезут. Договор такой товарищ Сталин с немцами подписал.

И все на нее с надеждой глядят, как на Мошиаха. А она, бедная, еще вчера с ума сошла, когда полицаи ее внучку увели. Ой, Готыню, что делается?!

Вот я думаю, если бы меня сейчас спросили, чего ты желаешь, Шлойма, живым из этого пекла выбраться или знать, что дети твои живыми сквозь этот огонь пройдут, я бы выбрал второе. Как хотел бы я знать, что с ними будет!

Где Файвеле, где Ичинька, где Лазарька, где Левалэ, где Хаимка? Что с Эттой?

Береги всех, Готуню! Вот прошу я, а сам знаю, что и без моих слов бережешь ты, кого можешь. Готыню, прости, что тревожу тебя! Я ведь знаю, что трудней тебе, чем каждому из нас. Все мы — дети твои: и злые, и добрые. Прошу тебя, не пожалей, что создал человека на земле и не скорби в сердце своем. Рядом со Злом — Добро ходит. Было так, так и будет. Не в ответе Авель за Каина…

 

Хаим

 

Знаете, мистер Баскин, до Америки я Харитоном был. Жена Хариком зовет. А когда для Америки документы оформлял, к старому имени вернулся, что отец мне дал. Но если окликнет теперь меня кто-нибудь: «Хаим!» — не обернусь — не привык еще. Так вот все у меня получилось. Всю войну я провел в деревне у мамы Акулины, что меня из гетто вынесла. Тогда она меня Харитоном и назвала, чтобы близко к моему настоящему имени было. Все меня в деревне ее сыном считали: жили мы на хуторе, дома один от одного далеко, толком никто друг о друге не знал, да и Акулина жила все время в Краснополье, и для хуторян была городская. После войны никто из моих не вернулся, и остался я у Акулины. Ее муж Степан тоже не пришел с войны, и пришлось ей растить всех нас пятерых одной. Нелегкая была у нас жизнь, но дружная. Все дети выросли, выучились. Я маленький был, когда потерял всех, и даже лица отцовского не запомнил. Только мама мне часто о наших говорила: и про папу, и про маму родную, и про братьев. От нее я про всех узнал.

Быстрый переход