— Рано хоронишь, — сказал Финист. — Матч еще не окончен.

А я стал объяснять, что есть такой художник Гронский. Он в Ленинграде был в белые ночи…

— Ты знаешь, что такое белые ночи? Видел?

— Не видел, но знаю, — ответил Финя. — Это когда светло как днем.

— Как днем, Финист, точно, — сказал я. — Так вот, Финист, ласточки в Ленинграде…

— Птички-ласточки! — повторил за мной Финист.

— Так вот, эти добрые и трудолюбивые ласточки во время белых ночей с ума сходили.

— А почему они сходили с ума? — спросил Финист.

— Потому, что они белую ночь принимали за день, понимаешь, и все продолжали строить свои гнезда и падали без сил на землю… И я, Финист, тоже принимал белую ночь за день… Юлка — это не день, Юлка — это ночь, хоть и белая. А я больше не хочу ее видеть… И не буду… Не буду!

И я еще долго что-то врал про это самое Финисту и себе врал. Врал про все, кроме того, что мне нравится Эдуард Бендарский. Ну и что, что нравится. Я ему, может, тоже нравлюсь. Все равно! Все равно Юлка должна мне все объяснить, все равно мы должны с ней поговорить, потому что, когда Финист сказал мне: «Юлка приехала!» — я сразу же захотел ее увидеть, сейчас же, в эту же минуту, в ту же секунду. Захотел так, как тогда, когда я в первый раз почувствовал, что я люблю Юлу. Когда я понял, что это я ей тогда в пустом сквере сказал при луне: «Я вас люблю!..» И теперь люблю. Так же! Как тогда!.. Так же!.. Еще сильней!.. Сильнее сильного!.. Но тогда в этом не было ничего страшного и стыдного. А сейчас нет-нет, после письма и после всего этого я просто не ожидал от себя этой любви… Этого какого-то странного чувства… какой-то второй любви…

— Говори, говори, Финист! Расскажи мне что-нибудь смешное, ведь было у тебя в жизни что-нибудь смешное… Хотя у тебя почему-то нет чувства юмора. Почему у тебя нет чувства юмора или чувства иронии? А вот у судьбы есть. Говорят же — ирония судьбы, значит, у судьбы есть чувство иронии, и чувство юмора, и, может быть, даже сатиры. Ты говори, Финист, ты рассказывай.

— Вот у нас был такой случай, — сказал Финист.

Я думал, что вот сейчас, пока Финист рассказывает что-то смешное, все это возьмет и пройдет само собой. Но желание видеть Юлку не проходило, а, наоборот, становилось сильней и сильней с каждым словом Финиста. Но ведь это я уже чувствовал, переживал совсем недавно. И вот снова, опять убеждаюсь в том, что Юлка, страшная Юлка, не просто мне нравится, а я ее снова люблю!.. И мне нужно снова, просто необходимо еще раз сказать ей об этом. Чушь какая-то! Глупость! Не скажу! Ни за что не скажу! Или скажу? Увидеть ее и сказать ей? Или… А если пока не говорить? Ходить и делать изо всех сил вид, что ничего не случилось. Характер выдержать, словом. Или не выдерживать?

— Подожди, Финист. Замолчи! Теперь я буду говорить: то, что сделала Юлка, — это тень.

— Какая тень? — не понял Финист.

— Понимаешь, однажды Левитан показал одному художнику пейзаж такой: поле, усеянное цветами. Показал и уничтожил… Спроси почему?

— Почему уничтожил? — послушно спросил меня Финист.

— Потому что у Левитана не получилось яркого солнца, ну, нет предмета, дающего тень, а солнце без тени передать трудно. У нас в отношении с Юлкой было одно солнце, а тени не было, теперь есть тень, значит… Значит, не надо уничтожать картину, вот что это все значит.