— Завтра, может быть, я с вами соглашусь, а на сегодня мой энтузиазм иссяк. Отец, и тот сетует, что наша суета бесконечна, а я думаю, что и не так значима, — озвучил я всё-таки часть своих сомнений.

— Ой, напрасно вы так считаете. Я в академии давно работаю. Могу абсолютно точно сказать, что этот муравейник мы здорово разворошили. Многие учёные страшно амбициозны и самолюбивы. Пока вас не было, в академии состоялось общее собрание. Обычное, плановое. Кафедры отчитывались о проделанной работе, озвучивали планы. За нашу организацию пришлось выступить мне. Когда я закончила, в зале тишина стояла минуты две — три. Слишком разительный контраст получился, по сравнению с другими выступлениями. Мы, только за последние три месяца, выполнили столько работ, сколько все остальные кафедры академии за полгода не вытянули, а уж когда перечень наших планов прозвучал… Парторг потом долго кашлял, и по графину стучал, призывая всех к порядку. В зале такие страсти разгорелись… Не поверите, но я вчера впервые в жизни увидела, как по нашим коридорам народ бегом стал передвигаться.

— Так. И чем нам такая обстановка грозит? — я, как всегда, сначала хочу узнать прогноз о возможных неприятностях.

— Ничем, — безмятежно улыбается собеседница, — По партийной линии за вами обком, по научной — практические результаты и похвала от самого Капицы, а финансово мы академии не подотчётны. И я почему-то уверена, что если нас с помещениями попробуют прижать, то за нас первый отдел вступится, не так ли?

Испытующий взгляд женщины я встретил пожатием плеч. Не силён я в научных интригах, не задумывался как-то о том, что своей работой могу нарушить местным учёным растительный образ их существования. А вот с куратором из КГБ надо будет встретиться. Про чемпионат расскажу, бутылочку астурийского кальвадоса презентую, заодно и по академии подстрахуюсь. Вдруг не захотят нас уважать, так пусть боятся.

— Едрическая сила! — наш клавишник застыл в дверях, слушая то, что мы вдвоём с Лёхой извлекаем из Оберхейма. Он немного опоздал, вот и подошёл, когда синтезатор нами был уже подключен и мы вовсю экспериментировали со звуками.

— Ага, так вот как Пинк Флойд это делает, — нащупывает Алексей нужное звучание, наигрывая знакомую всем тему из их песни, — А если эту ручку до конца выкрутить, то чистый космос получается. Оп-па, а так вылитый Тангерим Дрим.

— Я вчера Жан-Мишель Жарра слушал. «Оксиген» — мощный альбом. Там темки интересные есть. Теперь можно их попробовать сыграть. Пустите, попробую изобразить, — парень протискивается к инструменту и я слышу классическую электронную композицию Оксиген 4. От нахлынувшей ностальгии начинает пощипывать в носу и влажнеют глаза.

— Так, у меня ещё небольшое сообщение имеется. Рекомендую послушать, — оглядываюсь я на клавишника, который самозабвенно продолжает терзать новый инструмент, ничего вокруг не слыша. Николай находит более радикальное решение, выключив ему усилитель.

— На чемпионате одна из наших кассет попала в руки немецким журналистам, — начинаю я с лёгкого вранья. Для истории группы такая мелочь пригодится, а вот мне совсем не хочется рассказывать, что три кассеты ушло вместе с плеерами, а потом пять я ещё после интервью журналистам раздал. Какая из них дошла до адресата, видимо так и останется тайной, — А сегодня москвичи мне сказали, что нас разыскивает «какой-то Фариан». Вроде, как ему наша музыка понравилась.

Я замолкаю, и смотрю на музыкантов. Недоумение, затем растерянность, и в итоге круглые глаза и отвалившиеся подбородки.

— Кто к-кто? — сорвавшимся голосом, заикаясь, переспросил Алексей.

— Мне так сказали, «какой-то Фариан».