Герр Шрайнер имел маленькую личную традицию: напиваться в стельку в первый день приезда в любую иностранную командировку. Сейчас он был неприлично трезв. И вся инопланетная роскошь России не могла компенсировать ему этого возмутительного недостатка.

Глава 4

РОССИЯ. 1999 ГОД. ИЮНЬ

РЕТРОСПЕКТИВА ТЕЛЕВИЗИОННОЙ ЖИЗНИ

Николай Николаевич Краев находился в полном душевном раздрае. Не лежалось ему на диване, не курилось. И книжки осточертели. И даже любимый «Будвайзер» не лез в глотку, застревал где?то на уровне хрящевого надгортанника.

И однажды, со злостью запулив книгой в стену, в импортные финские обои, Краев, кряхтя, поднялся и поплелся к телефону. Боли в спине замучили его к этому времени совершенно.

– Давила? ‑ сказал он в трубку. ‑ Слушай, у тебя хороший специалист по спине есть? Невропатолог, или мануальщик, или кто там еще, мать их? Дышать уже больше не могу.

– Самый лучший специалист по твоей спине ‑ это я. ‑ В голосе Жукова не читалось ни малейшего удивления. ‑ Приходи, мой сладкий. Я устрою тебе такие тепловые процедуры, что ад покажется ледяной Антарктидой. Ты будешь бегать у меня как владимирский тяжеловоз и тащить на своей якобы больной спине три центнера груза. Полезного груза.

– Для кого полезного?

– Для тебя, милый, для тебя. Тебе нужна хорошая встряска. Рок?н?ролл на всю ночь. Забыл прикол, чувак? Отлежал мозги на своем диване? Спорю на правое яйцо Ричи Блэкмора…

* * *

Николай не забыл ничего. Хотел забыть ‑ да память у него была так устроена, что не хоронила ничего. Ни книжки не помогали, ни даже водка. Тем более не мог забыть он хорошего. А дружба с Илюхой Жуковым ‑ что было в его жизни лучше?

Оба они учились в Верхневолжском университете. Были одногодками, но терпели тяготы и лишения студенческой жизни на разных факультетах. Коля ‑ на истфиле, Илья ‑ на экономическом. Они были разными ‑ молчаливый, худой Николай, упрямый до исступления. И Илюха ‑ тогда еще не такой круглый, но уже начинающий круглеть, живой, подвижный, штопором ввинчивающийся в любую компанию. Жить друг без друга не могли. Ругались, чуть ли не дрались и клялись, что с этим уродом ‑ больше никогда. И встречались снова ‑ уже на следующий день. «Ты как, чувак?» ‑ «А ты как, Давила?» И улыбки ‑ на половину лица. Карабкались вместе из болота обыденности по лестнице в небо. Придумывали себя. Лепили совместными усилиями двух человек сразу ‑ из двух кусков глины.

Был у них один изъян ‑ общий на двоих. Совершенно не вписывались они в комсомольскую жизнь университета. До статуса мелких диссидентов не дотягивали, открыто не бузили, потому что плевать им было на всю эту марленинскую трихомудйю. Не считали они, что стоит портить себе нервы из?за аморфных, сто раз переделанных заветов вечно живой мумии, никогда даже не слышавшей блюза. И все равно слыли неблагонадежными.

Николай?то ладно, еще туда?сюда. Ну прочитал политинформацию на немецком языке ‑ кто знает, что говорил, может, какую антисоветчину? Ну завалил работу по ДНД, стенгазете, физкультуре, сбору денег в Фонд мира и всему, что только ему поручали. Неприятно, конечно. Если бы троечник какой?нибудь был ‑ это вполне объяснимо. Но один из лучших на потоке ‑ и такой откровенно аполитичный? Нехорошо, нехорошо.

Но это было просто «нехорошо» ‑ без всяких оргвыводов. В конце концов, парень из простой семьи, тихий и достаточно незаметный. Почудит и перестанет. Ситуация же с Ильей Жуковым тянула на больше чем просто «нехорошо». Потому что Илья Жуков, сын Крупного Партийного Работника, так себя вести не должен был. Поначалу взвалили на него недюжинную общественную нагрузку, которую он и влачил полтора курса.