Стэнли Эллин. Свет мой, зеркальце, скажи
Меня предупредили об открывшейся язве. Там, заявил медик из страховой компании, ткнув своим пальцем "туда", в двенадцатиперстную кишку. Нервное напряжение действует на нее, как наждачная бумага. Отдохните. Успокойтесь. Потому в тот момент я не слишком удивился резкой боли "там", будто всю мою желчь собрали в шприц и вкололи в это самое уязвимое место. Но как, черт возьми, можно оставаться спокойным с этой непонятной пороховой вонью в ванной комнате? И этой полнотелой совершенно неподвижной женщиной, видимо, убитой из лежащего рядом с ней револьвера? Мой револьвер! Господи Боже! Из проигрывателя в гостиной к моему ужасу продолжала звучать "Carmina Burana" Карла Орфа, наполняя пространство музыкой. Хор с воздетыми пивными кружками восхвалял полнотелых женщин и оглашенно вторил тенору. Бедный Карл Орф! Слишком пронацистский для моей жены, в девичестве Джоан Береш, дочери Джулиуса Береша, владельца крупной химчистки на углу Бродвея и 90-ой улицы, обслуживающей за 24 часа. Ты помнишь эту забавную сценку? Ты её воскрешаешь вновь, заткнув ладонями уши. - Пит, прошу тебя, прекрати! - Ты это просишь из-за Дахау? Орф - композитор. Он не убивал евреев. - Я знаю. Заткни его. - Ты преувеличиваешь и устраиваешь театральные сцены. - Это право семитки. Итак, прекрати это или я пну твой чертов проигрыватель ногой. Я выключил музыку. - Иногда я спрашиваю себя, почему ты вышла замуж за shegetz. - Потому что ты тогда прекрасно целовался. Неисправимая шлюха. Это не истинная причина. Она желала произвести на свет shegetz сама. Высокого крепкого блондина с голубыми глазами, вылитую копию папы Пита. Внутри - Моисей Меймонид, а снаружи - Пит Хаббен. И она добилась своего, произведя на свет Николаса, нашего бесподобного сына. И она пожрала бы его, истинная "мамаша идиш", если бы его не охранял заботливый отец. Olim laсus colueran, - пел тенор. - Хватит! Довольно! Заткнись! - закричал я. Воцарилась гнетущая тишина. Непонятная тишина в доме и на улице. Ах, если бы сейчас по мановению волшебной палочки смогли исчезнуть труп и пистолет... Я узнал револьвер, но не узнавал женщины. Тем не менее, весь вспотев от волнения, с разрывающимся сердцем, я признавался себе, что между нами были какие - то отношения, ибо останки дамы лежат в моей ванной комнате, в закрытой квартире, стоящей на телеохране закрытой сети Шеридан Сквер, в Гринвич Виллидж, а она полураздета, следовательно, не могла прийти в таком виде с улицы. Подчеркнул множественное число: отношения... Нет, она женщина видная: высокая, белолицая, с длинными черными как смоль волосами, подведенными тушью глазами, накрашенными ярко-розовой помадой крепко сжатыми губами, на теле скандальное нижнее белье, воскрешающее вкусы борделей Бель Эпок: черный кружевной бюстгальтер с дырочками для сосков, черные подтяжки для черных же чулок, черные туфли на десятисантиметровой шпильке. - Боже, когда последний раз я такую обувь видел в витринах? И все нижнее белье из черной кисеи. Черное, розовое и белое. Меловая фигура, как гейша. Обтянутые тканью бедра почти ослепительной белизны. И красное. Струящаяся по пластмассовой перламутровой бельевой корзине кровь, а на плиточном полу - лужа. Капли крови блестят в мягких складках уголков рта, опущенных к подбородку. Да... Ее поза позволяет предположить, что убийство произошло в момент молитвы. Бельевая корзина отодвинута от стены, труп на коленях перед ней с повернутой в сторону головой, упавшей на покрывало, остекленевшие глаза устремлены в огромное зеркало на двери ванной комнаты. Руки ниспадают по бокам корзины, пальцы немного согнуты. Захвачена врасплох за молитвой. |
